Век XVIII. Ремонты и стройки

Вторая половина XVIII века в истории села Хорошева вошла как время реставрации и строительства.

К середине века состояние Троицкого храма начинает требовать все большего внимания и надзора, о чем свидетельствуют многочисленные документы, хранящиеся в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА).

В 1748 году священник Николай Григорьев направил в Хорошевскую приказную избу донесение, которое последовало в Дворцовую Конюшенную канцелярию[1].

По этому документу в Троицкий храм требовалось два новых антиминса, кадило, три ораря, пелены и книги.  Прошение частично удовлетворили, заодно починив три паникадила.

3 ноября 1749, после проведения ряда работ, было дано разрешение освятить храм и его приделы[2].

В 1751 в Дворцовую Конюшенную канцелярию поступило доношение ассесора Федора Родионова, составленное им по результатам осмотра храма в Хорошеве.

Состояние храмового убранства  оказалось в весьма плачевном виде. По словам Родионова, иконостас был «весьма ветх, и в нем поставныя святыя иконы обветшали, и из них на многих и ликов не знать»[3].

Требовалось не только написать новые иконы, но сделать новый позолоченный иконостас. Необходимо было также починить в приделах «оконницы стеклянные» и железную дверь в притворе.

Родионов писал о том, что в Никольском приделе своды и стены покрылись копотью от печи, да и сама печь требовала ремонта. Надлежало «стены и своды выбелить, а печь за ветхости и трубу вновь перекласть».

Последним пунктом в доношении Родионова стояло предложение сделать вокруг храма «ограду надолбами» и новые святые врата.

Чиновники канцелярии советовали волостному правлению вести ремонт не за казенные деньги, а за счет собственных доходов. Однако «мирского подаяния», как отмечал Родионов, собиралось всего 5 рублей, причем эти деньги уходили на такие «мелочные потребы» как вино для богослужения, ладан и свечи[4].

В приходе храма на то время числились «приходских конюшенных служителей и крестьянских 130 дворов и в том числе конюшенных служителей 70 дворов»[5].

Вопрос о замене иконостаса растянулся на несколько лет и дошел до самых вершин власти. В феврале 1754 году императрица Елизавета Петровна своим указом № 3353 повелевала поручику Александру Шаврову «учинить рисунок» иконостасу и «подать его в Конюшенную канцелярию при доношении».

При том, что данный указ поручик Шавров получил  только в сентябре, в ноябре он уже рапортовал об исполнении задания[6].

Сохранилась копия этого чертежа, перерисованная учеником архитектуры Петром Крыловым. На рисунке виден скромный, но изящный трехъярусный иконостас, его барочные черты проявились в рисунке волют, рам для икон верхнего яруса и оформлении картуша над Царскими вратами[7]. Очевидно, что стройные формы этого вытянутого вверх иконостаса хорошо вписывались в небольшое пространство Свято-Троицкого храма.

В июне 1755 года развитие получило дело о починке «оконниц стеклянных, двери железной и о протчем». Уже знакомый нам ассесор Федор Родионов рапортовал в Дворцовую Конюшенную канцелярию о том, что получил указ Ее Величества, касавшийся этих вопросов[8].

В июне 1756 года Родионов как представитель «села Хорошева волостного правления» докладывал Конюшенной канцелярии, что по императорскому указу вокруг церкви был сделана ограда и святые ворота «крестьянскою работаю между деловой порою из наличных в Хорошеве лесных припасов»[9]. 

Все это время в храме продолжал стоять старый иконостас, состояние которого было столь плачевно, что наблюдатели опасались, как бы он во время службы не упал «и предстоящих людей не побило»[10].

Как мы помним, поручик Шавров подготовил рисунок иконостаса. Однако достаточно квалифицированных мастеров, которые могли бы рассчитать необходимые материал и выполнить все работы, в селе не нашлось. «Обретающиеся в числе конюхов столяры известием показали, что они в означенную церковь иконостаса зделать не умеют для того что де они тому мастерству не обучались, а делают де кроме иконостасов другое столярное мастерство»[11].

Со стороны были приглашены вольные столяры: из дома генерал-лейтенанта Алексея Андреевича Хитрова – Тимофей Куликов, а из дома советника иностранных дел Михаила Григорьева сына Сабакина – Петр Брагинской[12].

Мастера объявили, что для изготовления иконостаса по имеющемуся рисунку потребуется 200 сосновых досок длиной в 4,5 аршина, 100 липовых досок на промежутки и 130 трехаршинных досок на Царские двери и резьбу.

Смету на изготовление икон составили «живописные ученики» Борис Михайлович и Николай Шошин с товарищами. По их подсчетам, общая стоимость красок, золота и других материалов составила 25 рублей 65 копеек[13]. В список входили: золото для золочения венцов, белила, лазурь, бакан венецианский, киноварь, охра, сурик, умбра, мел, клей, олифа, конопляное масло и т.п.

После составления сметы начались долгие торги с мастерами. Заказчики искали самые выгодные условия, несмотря на то, что на поиск более дешевого предложения могли уйти месяцы, а то и годы.

В июне 1759 иконописец Степан Иванов, служащий у грузинского царевича Егора Вахтанговича, предложил исполнить вместе со своими людьми заказ за 250 р. В августе мастер Оружейной палаты живописец Лев Егорович Суворов был готов приступить к работам за 247 рублей, живописец московской типографии Илья Иванович Волков – за 245, иконописец Иван Тихонович Скворцов – за 240, а упоминавшийся выше Степан Иванов – за 237.

К октябрю Степан Иванов соглашался уже на цену в 190 рублей, а Илья Волков – в 180, причем он готов был работать на собственных материалах «с употреблением только к тому из казенного на связку соснового лесу»[14].

Конюшенная канцелярия на этом не остановилась и дала еще публикацию, после чего к заказчикам явился грузинский дворянин и иконописец Семен Дмитриевич Туляев. Он предлагал цену в 179 рублей и готов был уступить еще.

Окончательный торг состоялся в декабре 1759 года. Сошлись на сумме в 177 рублей. Примечательно, что исполнитель подписал договор полностью на грузинском языке.

К лету 1760 года иконостас был готов. В июне работу принял архитектор Иван Миллер, который в августе рапортовал Конюшенной канцелярии, что «зделание иконостаса против рисунка також и написание святых икон оказалось прочною и хорошею работою»[15].

В этом же году в Хорошеве сгорел «старый» дворец. Из него удалось спасти 39 икон, которые поместили на время в Свято-Троицкий храм. На месте, освобожденном пожаром, к юго-востоку от храма вскоре выстроили небольшое строение для конюшенной школы.

В 1759-61 году в храме также поменяли старые ризы, покровы, пелены, орари и богослужебные книги[16].

В 1764 году пришел черед заняться и внешним обликом храма, чье состояние на тот момент оставляло желать лучшего. Так священник Тимофей Иванов, диакон Василий Васильев и дьячок Филип Яковлев в июне сего года донесли конюшенному надзирателю Христофору Рудерту, что у церкви, построенной «в давних летах», снаружи от давнего стояния и мокроты облупилась побелка, жесть на главах и полукружиях частью поржавела, а частью сорвана ветром. В открытых местах пошли «разседины». Ходатаи отмечали, что при храме до сих пор нет колокольни, а колокола висят на каменных столбах. Из-за тяжести колоколов и от времени под этими столбами в стене также пошли трещины, и, хотя их неоднократно заливали и замазывали смесью из извести, песка и глины, делу ничего не помогает. Более того, появилась течь, которая прошла и внутрь храма, так что даже стена зазеленела, а известь облупилась. На такую основу уже не ложилась никакая побелка, да и меры надо было принимать более радикальные. «Час от часу разседина станет и более от тягости прибавляется, исчего де опасно бы (от чего Боже сохрани) той церкви не учинились бы и новые разрушения»[17], – беспокоилось духовенство.

Надлежало сломать каменные столбы и выстроить отдельно от трапезной обособленную колокольню, «дабы де на тою церковь и ходу никакого не было»[18].

Кроме того, в барабанах под главами следовало установить железные решетки и проволочные сетки от «покражи» и от птиц[19].

В ответ на рапорт Рудерта Конюшенная канцелярия направила  на осмотр храма «архитектурии помощника» Андреяна Афонасьева, который подтвердил, что «снаружи вокруг вей церкви известь облупилась, на большой главе в двух местах до двадцати листов жести свалилось и под оными местами внутри церкви в главе от мокроты зазеленело, на полукружиях же жести снесло и проржавело местами до 220 листов и под оными местами меж кирпичей во швах известь дождми выбивается, а под столбами на которых колокола привешены <…> стена от тягости стала опускаться, <…> внутри в трапезу видемо, что течь бывает велика и около оного места подмаска отпала и из швов известь мокротою вымыла, оттого и свод повредиться может и без сломания столбов ежели починкою не исправлять, то от тягости столбов с колоколами стене и своду не без опасности»[20]. 

По его подсчетам, для ремонта требовалось: 5 кубических сажен бута, 100 штук белого камня на цоколь и 100 на ступени, 600 камней на теску карнизов и архивольтов, 700000 кирпичей, 250 бочек извести, 180 штук квадратной белой лещади, 820 листов белой жести, лес и другие материалы[21].

Он также составил план починки, обозначив номерами места исправлений. Сохранившийся в архивах чертеж этих исправлений подписан учеником архитектуры Николаем Мостинским и очевидно, является копией[22].

Строительство продвигалось медленно из-за недостатка средств и плохого обеспечения восстановительных работ. Поначалу надзор за ними вел Христофор Рудерт, потом дело поручили Андреяну Афонасьеву, но под разными предлогами он уклонялся от своих обязанностей, за что даже отсидел неделю под караулом[23].

Однажды, бросив недоделанный труд, из Хорошева сбежал паяльщик Терентий Васильев. Впрочем, ему нашли замену и к сентябрю 1768 года жестяные работы исправил вновь нанятый паяльщик под присмотром «архитектури ученика» Егора Ключерева. Во главе на приделе Феодора Стратилата также замазали течь. За все работы мастер получил 30 рублей.

Строительство колокольни растянулось, и было завершено не ранее 1771 года. Конечный результат несколько отличался от проекта, предложенного Афонасьевым: колокольня поднялась еще на один ярус. Она стала выше, стройнее и строже за счет отказа от вычурности барокко в пользу пришедшего ему на смену классицизма.

В 1765 году оживилось строительство Конного завода. В последующие пять лет были возведены основные здания комплекса: конюшни, в том числе одна на каменном фундаменте, фуражный двор, амбары, сараи и каменная кузница. Все строения традиционно располагались по периметру большого владения и образовывали замкнутый двор-каре.

В 1770 на въезде была возведена трехъярусная башня, придавшая заводу парадный вид. Первый этаж ее был каменным, два следующих – деревянными, причем второй был сложен из бревен, а третий обит тесом. Башня закрывалась на створчатые ворота с калитками. По обе стороны от нее шли бревенчатые заборы, построенные в 1766 году.

В 1771 году из-за обвала берега совсем близко к кромке оказался «новый» дворец. Поначалу обветшавшее строение планировали разобрать и вновь возвести на месте старого конюшенного двора, но потом очевидно, и от этой идеи отказались, поскольку в последующих документах более упоминаний о дворце не обнаруживается.

Видимо с этими событиями связано и составление плана села Хорошева архитектуры учеником Евгением Ключаревым. На плане 1771 года схематично изображены храм, еще без колокольни, старый дворец, конюшенный двор, крестьянская  и Конюховая слобода, дорога на Москву, пашни, река и пруд.

С июня по декабрь 1771 года в Москве свирепствовала чумная эпидемия, затронувшая и Хорошево. Этот год памятен одной героической историей: священник Димитрий Петров, потерявший во время чумы одного сына, перенес болезнь на ногах и, несмотря на карантин и запреты, выходил из дома, совершал богослужения и тайно хоронил умерших.

Именно это обстоятельство вызвало его тяжбу с конюшенным надзирателем Христофором Рудертом, которому было поручено принять меры против распространения болезни. Поскольку ему не удалось пресечь общение крестьян между собой, Рудерт обратился в Дворцовую Конюшенную канцелярию с требованием запрета священнослужений. По мнению Рудерта, разгул смертей в Хорошеве и Крылатском происходил «больше от них священников, потому что когда они в служении находятся в церкви, то все здоровые и больные в церковь ходят и сообщаются, и от того, как выше значит, та прилипчивая болезнь и расплодилась»[24]. 

По этому делу началась продолжительная переписка между в Дворцовой Конюшенной канцелярией и Московской Духовной консисторией, которая в конце концов  поддержала священника Димитрия, «поелику сие имеет быть следствием лишения прихожан всех треб, a от того и подлинного между ими возмущения, приступить не может, да и в Москве при употребляемом самою, на сей случай учрежденною для предохранения от моровой заразительной язвы комиссиею всеприлежнеишем распоряжении такого требования не бывало, a хотя бы оное требование разуметь только на ночное время, то и сие чиноположению Православной греческаго исповедания Церкви будет противно, и ежели оная Канцелярия сие взяла из представления Рудерта, то сие уповательно произошло по неведению его, яко иностранного члена, o обряде нашей православной церкви»[25].

Власти пригрозили поддерживавшим его крестьянам ссылкой и рекрутским набором, но сам священник, выполнявший свой пастырский долг, наказан все-таки не был[26].

За несколько месяцев в селе умерло несколько десятков человек, в том числе диакон с двумя сыновьями.

В 1776 году в селе насчитывалось 160 дворов, 680 крестьян и 30 раскольников. Прихожанами Свято-Троицкого храма числились жители соседних деревень Карамышева, Мневников, Терехова, Щукина.

По клировым ведомостям за 1785 год дворов стало 113, а население увеличилось до 800 человек.

Приход окормляли священник Димитрий Петров, которому помогали дьякон Андрей Кириллов и дьячок Алексий Михайлов. Жалование деньгами и продуктами духовенству выплачивала Конюшенная канцелярия.

В 1782 году священник Димитрий Петров сообщил в Московскую Духовную консисторию о том, что в внутри церкви обвалилась вся побелка. Консистория дала разрешение на исправление.

Кроме того, в марте 1785 вместо обветшавших кирпичных полов в храме настелили белокаменные. В храме также установили новый престол, который освятили в сентябре 1785 года.

Все вместе взятое позволило в 1785 году считать храм «стоящим в твердости», а его состояние – весьма хорошим.