Евгения Трошина: «Ксения».
Ксения Фёдорова родилась в одном из крупных Уральских городов, куда из Тверской области приехал на работу её отец. Мама была родом из Белоруссии. Пётр Иванович трудился всю жизнь шофёром, а Мария Ильинична — библиотекарем. Совестливые, трудолюбивые, простосердечные — они и дочку воспитали на редкость отзывчивой и доброй. После школы Ксюша поступила в педагогический институт на филологический факультет…
Успешно окончила его и, по настоятельному желанию родителей, продолжила очное обучение на историческом факультете Московского государственного университета, после которого была направлена в далёкую Вологодскую сельскую общеобразовательную школу на преподавательскую работу. Как свою первую любовь, вспоминает она старшеклассников, у которых в течение двух лет была классным руководителем. «Ксения Петровна! Мы Вас любим, как родную. Всю жизнь будем помнить о Вас!» — говорили они на выпускном вечере. Так оно и было потом на протяжении многих лет. Не отработав одного года до конца положенных трёх лет, Ксения вынуждена была с Вологодчины уехать. На фоне педагогических треволнений у неё разыгрался кардионевроз. Вернувшись в родной город, она стала искать работу, но уже не учительскую.
Во дворе её дома располагался райвоенкомат. Как-то, проходя мимо доски объявлений, Ксюша прочитала о наборе военнообязанных на работу в Москву, в Главный военный клинический госпиталь имени Н. Н. Бурденко. Не придавая этому объявлению особого значения, между прочим, сказала о такой возможности своим родителям, и они, вдруг, заволновались: «И почему бы тебе не поехать в Москву? Ты же после военной кафедры — медсестра обороны…». Обсудив предложение на семейном совете, приняли решение о заключении контракта. Ксюшин брат к тому времени окончил Институт международных отношений и уехал вместе с женой работать на Ближний Восток. Можно было жить в его пустующей, московской квартире…
В отдел кадров знаменитого госпиталя Ксюша вошла с сумочкой через плечо, в чёрных очках, в модных потёртых американских джинсах, в туфлях на шпильках и в яркой кофточке. Подполковник, окинув её внимательным взглядом, сказал: «Завтра пойдёшь в реанимацию, санитаркой». «Какой санитаркой?» — Ксюша даже очки сняла. — «В реанимацию, тем более санитаркой, я не пойду. Я от запаха эфира сознание теряю. Я медсестрой приехала работать». — «Других вакансий нет, только — санитарка в реанимации. Не нравится, можешь возвращаться домой». — «Ладно. Верните мне мои документы». — «Документы получишь в военкомате по месту жительства». Она стояла растерянная и думала: «Оказывается, необходимы два высших образования, чтобы, наконец, устроиться работать санитаркой… Вот так влипла!» Ксюша вышла на улицу и расплакалась. Паспорт у неё забрали сразу после подписания контракта, на руки выдали свидетельство военнослужащей. Надо было на что-то решаться. Она вернулась и спросила подполковника: «Разрешите приступить к выполнению приказа?» Он загасил окурок, раскрыл папку с её личным делом и сказал: «Вот это — другой разговор, рядовая Федорова!»
Ксюша не заметила того, как и когда госпиталь стал смыслом её жизни. Она всё чаще оставалась на работе в свои выходные — помогала или подменяла дежурных. А что было делать дома? В своём отделении она всех больных знала по именам, прочитывала их истории болезней, протоколы операций, прирастала душой к каждому из них, жалела и старалась изо всех сил, чтобы больного перевели в общую палату, поближе к жизни, к выздоровлению. Ксюшины дни теперь были посвящены людям, нуждающимся в особом участии и заботе. С некоторыми из них складывались по-настоящему дружеские отношения. И поэтому, она каждый раз переживала смерть, как свою личную утрату, когда приходила и вешала бирку на руку или на ногу умершего.
Зимой её повысили в должности. Теперь в обязанности Ксюши входило кормление лежачих больных. Из кардиореанимации кормилица торопилась в общехирургическую, оттуда — в гнойную реанимацию. Однажды, уже ближе к лету, Ксюша, находясь на своём посту, сидела и читала историю болезни вновь поступившего больного. В отделении было на редкость спокойно и тихо. И вот, переворачивая страницу, она, вдруг, услышала чёткий и громкий голос внутри своего сердца: «Это — твоя судьба». Ксюша оглянулась по сторонам — нигде никого, подумала: «Ерунда какая!..» Прочитала ещё раз: онкологическое заболевание печени, прооперирован, состояние стабильно тяжёлое. Она встала из-за стола и подошла к постели больного. Бледный, волосы до плеч, черты лица, как на иконе. «Похож на Иисуса Христа» — подумала она со страхом. Почувствовав на себе взгляд, он открыл глаза, посмотрел на неё и опустил ресницы.
Она приносила пищу, кормила его. Он всегда молчал, но через пару недель еле — слышно произнёс: «Меня зовут Сергей. А Вас?» — «Ксения». — «Вы не оставляйте меня, пожалуйста. Придёте завтра?» — «Нет». Завтра у неё начинался отпуск. Она подошла к заведующему отделением и спросила о Сергее. Доктор ответил: «Вряд ли будет жив к твоему возвращению».
Июль Ксения провела с подругами на Чёрном море, в Одессе: купания, прогулки, экскурсии, изобилие фруктов, солнца и свежего воздуха. По госпиталю скучать было некогда. И почему-то не оставляло предчувствие, что вот-вот должна произойти встреча с человеком самым главным на земле, что он где-то рядом. Мария Ильинична, напутствуя дочь перед отъездом в Одессу, сказала ей по телефону: «Ксюшенька, тебе в этом году тридцать первый годок пойдёт. Ну, не получается с замужеством, так ты бы хоть так, без мужа родила. Я пока в силах, помогла бы тебе. Знаю, как ты детей хочешь, никогда не осужу…». И Ксения искала его, единственного, сердцем, глазами — вдруг, сегодня откликнется. Но отпуск прошёл, а чудесная встреча так и не случилась. Август в Москве начался грустно, одиночество стало очевидным, неотступным. Ксения нет-нет, да и всплакнёт, глядя в окно на кроны запылившихся тополей.
… Кто-то осторожно постучал в дверь её служебной комнаты. Она успела приложить платочек к заплаканным глазам и обернулась. На пороге стоял высокий молодой мужчина, с хорошо знакомым лицом. «Сергей!? Как, Вы разве не умерли … ?» — выдохнула Ксения и осеклась. Он улыбнулся и ответил: «Нет, мне ещё рановато помирать. Три недели назад перевели из реанимации в общую палату. Сегодня выписали». С этого дня они уже не расставались. О таком задушевном друге, как Сергей, Ксения даже не мечтала. У неё не было от него секретов. Она не боялась высказывать свои суждения, мыслить вслух в его присутствии. Рядом с ним ей легко дышалось. Он тоже был всей душой открыт ей навстречу. И потому всегда находился повод совершать продолжительные прогулки по паркам и бульварам, ходить по музеям и выставкам, в кино, на концерты в консерваторию, выезжать загород, на природу. Общим делом у них стало отправление из Москвы с проводниками посылок Ксюшиным родителям, которые, в свою очередь, присылали что-нибудь в ответ. Наступила осень. Как-то, в конце рабочего дня, Сергей зашёл за Ксенией. Они стояли у окна и смотрели на разыгравшуюся за стеклом непогоду. Он спросил: «Ты любишь меня?» — «Да, конечно, ты мой самый лучший друг!» — засмеялась она. — «Нет, я тебя спрашиваю о другой любви, о той, которая на двоих одна?» — его голос был, как никогда, серьёзен и глух. Она растерянно взглянула на него. Вдруг, всё поняла и медленно произнесла: «Сергей, ты прости меня, но я никогда не рассматривала тебя, как кандидата в мужья». — «Тогда нам надо расстаться. Я больше не смогу быть для тебя просто другом, пусть даже самым лучшим. Моё чувство к тебе уже не может помещаться в рамках дружеских отношений. Это не в моих силах». Она отстранилась от окна и стала смотреть на него так, как — будто видела впервые. Он продолжал: «Помнишь, когда я лежал в реанимации и был безнадёжен, и ты приходила, и кормила меня, уже тогда я понял, что если имеет смысл жить дальше, то лишь для того, чтобы быть с тобой. И я выкарабкался только потому, что хотел увидеть тебя ещё хоть раз … Что я могу тебе предложить! Только своё сердце — всё целиком. Тело моё смертельно больно, и я не знаю, какой срок мне отпущен. Но моя душа — в твоей власти, потому что жива тобою», — сказал он и дотронулся до её руки. Она сделала шаг в сторону, сказала: «Это — невозможно». И вышла из комнаты.
Через месяц всё вокруг покрылось снегом. Тополя за окном смотрелись, как графика на стене. Зима наступила ранняя, морозная. Он больше не приходил и не звонил. Но неотступно был в её мыслях. Она заметила за собой то, как стала во всём на него похожа: и в манере смотреть, и в интонациях голоса, и в походке… Он как — будто вселился в неё всем своим существом. И от него нельзя уже было уйти, как от самой себя. Она свернула со своего маршрута и, однажды, не рассуждая, приехала в Хорошево, вошла в его дом и нажала на кнопку звонка. Он открыл дверь, не удивился, помог ей снять пальто, спросил: «Замёрзла? Иди, будем чай пить». — «Как! Ты встречаешь меня без цветов?» — попробовала пошутить Ксения. Он ничего не ответил. Но после, каждый год, на протяжении девяти лет, которые они прожили вместе, дарил ей в этот день красные розы.
Ксюшины родители приехали ко дню регистрации брака. Отец, волнуясь и грозно посматривая на жену, достал из кармана пиджака старую, потёртую зелёную коробочку, открыл её и протянул Сергею. «Это передаётся у нас из поколения в поколение, теперь, значит, тебе полагается…». В коробочке лежали ещё дореволюционные часы «В.Габю». Стрелки циферблата указывали на половину пятого. Мария Ильинична, хоть и держалась, не плакала, но, по всему чувствовалось, была на пределе: и радовалась за дочь, и, в то же время, горевала глубоко, переживала. «Мамочка, если нужно будет, я умру вместо него, — так люблю Серёжу, больше своей жизни», — скажет Ксения матери, когда через год будет носить под сердцем своего первенца Тимку. «Хорошо, хорошо, не волнуйся ты так, лишь бы всё хорошо было, а там, сколько отпущено будет годков — все ваши. Лучше коротко, да, счастливо, чем долгое время тянуть тяжёлую лямку супружеских отношений», — шелестел в ответ голос матери. А ещё через год родилась Олюшка.
Ксюшин Серёжа оказался серьёзным и талантливым, востребованным учёным. Он работал в Курчатовском институте главным инженером — руководил работами по автоматизации проектных и конструкторских работ в области фундаментальных и прикладных исследований, а также сооружением и реконструкцией действующих реакторов, стендов и устройств. Из-за тяжёлой болезни, последние годы он работал дома, ему для этого институтом были созданы все необходимые условия. Лишь по понедельникам Сергей Александрович в парадном костюме отправлялся в собрание профессоров и академиков с отчётом о проделанной за неделю работе.
Когда Ксения вышла замуж, стало возможным уволиться из Вооружённых сил и уйти из госпиталя. Теперь она неотступно была рядом с Сергеем, делала перевязки и ухаживала за стомами, следила за его самочувствием, питанием, настроением, выходила с ним на прогулки, встречала и провожала врачей, внимательно выслушивала их рекомендации и назначения. Ей было спокойно и радостно находиться около него. Она старалась лишний раз не выходить из дома. Стоило ей оказаться на улице, как на плечи наваливался страх потерять его, и она ревела в голос, спрятавшись от людей в какую-нибудь подворотню и стараясь заглушить смертельную душевную тоску. Малыши росли, бегали в ясли-сад, потом пошли в школу. «Не бойся остаться одна с детьми», — сказал он, когда Ксения отодвинула штору, и в комнату вошло солнце. — «Я всегда буду рядом с тобой». И потом, когда после его смерти, тосковала особенно, она увидела над проезжей частью дороги растяжку во всю улицу: «Я всегда буду рядом с тобой. Твой Сергей». И вспомнила его обещание, и улыбнулась сквозь слёзы.
За несколько месяцев до смерти он очень ослаб и уже не мог без её помощи подняться. Она пересаживала его в кресло и садилась в кресло напротив. Им было интересно говорить или молчать друг с другом. У него была такая особенность проговаривать только то, что уже чётко сформулировала мысль. Он говорил выводами, определениями, выдавал конечный результат глубокой и кропотливой внутренней работы. Поэтому каждое его слово было для неё «на вес золота». Однажды, после долгой паузы, он произнёс: «Я знаю, чего хочет от меня Бог. Он хочет, чтобы я спасал свою душу терпением». Окна были распахнуты настежь, и тёплый вечерний ветер вздымал с земли тополиный пух.
Осенью пришёл священник и обвенчал их. Сергей и Ксения сидели в креслах, а дети поднимали над их головами венцы. «Теперь навеки вместе, я только этого и хотел. Благодарю Бога, Он услышал и исполнил моё желание», — радовался Сергей Александрович, держа в своих ладонях Ксюшину руку. В начале февраля он попрощался с детьми, и Ксюшина мама увезла их к себе. После этого Сергей уже не поднимался и за три дня, находясь в полном сознании, погас. Ксения, конечно, легла бы и уснула навсегда вместе с ним. Но Господь в эти часы посетил её такой высокой температурой и полуобморочным состоянием, что она едва ли могла адекватно отреагировать на час его кончины. Это было в половине пятого утра…
После похорон она долго приходила в сознание, выздоровление было трудным, мучительным. К Пасхе она поднялась и несколько дней провела в храме, тихо шевеля губами и повторяя за хором: «Христос Воскресе из мертвых, смертию смерть поправ, и сущим во гробех, живот даровав». Институт, где работал муж, выплатил ей его зарплату и премиальные, и она в начале лета уехала вместе с детьми в Данию, к брату, чтобы немного отвлечь их от горя. По возвращении в Москву, Ксения поступила на курсы при Сестричестве. Через год она была посвящена в крестовые сёстры милосердия.
декабрь 2011 г.
Евгения Трошина: «Леночка».
«Самая красивая у нас в Сестричестве — Леночка Бондарева», — решили сёстры, разглядывая фотоальбом. — «Представьте, какая она была в юности, если и теперь, бывает, глаз не отвести».
Среднего роста, ладненькая. Все черты лица правильно очерчены, как нарисованы. Волосы, брови и ресницы — чёрные, а глаза — синие. «Симпатичное лицо, но не в нём дело! Просто, когда рядом с ней находишься, не замечаешь ни лица, ни роста, но погружаешься в тихий свет, который льётся от всего её облика, как от далёкой планеты», — задумчиво произнесла одна из сестричек, и все, молча, согласились…
А Леночка в это время, ничего не подозревая, делала перевязку Татьяне Андреевне, которая слегла с саркомой на девяностом году своей жизни. Лена бинтовала её ноги и слушала рассказ о том, как Татьяна Андреевна два десятилетия тому назад была посвящена в сёстры милосердия. С настоятелем и несколькими прихожанками, испросив благословение Святейшего Патриарха, приступили они к возрождению милосердного служения больным, как это было в России до революции. Татьяна Андреевна долго шла к своему служению, всю жизнь училась любить ближнего: посвятила себя мужу — ответственному государственному работнику, да ещё двум сиротам — своим племянницам, мать которых рано умерла, а ещё — питомцам своим, студентам Института тонкой химической технологии. К семидесяти годам она закончила преподавание, похоронила мужа, выдала замуж племянниц и, чувствуя в себе ещё силы и желание служить людям, стала ходить к тяжелобольным. Лена слушала внимательно, пребывая в благоговейном удивлении. Она сама окончила тот же институт, в котором преподавала Татьяна Андреевна, затем, вышла замуж за человека, посвятившего себя военной науке, родила ему замечательных детишек, и была ему всю жизнь верной помощницей. По благословению настоятеля храма поступила на медицинские курсы, после которых её посвятили в сёстры милосердия, уволилась из светского учреждения ради Сестричества. И подобное Татьяне Андреевне непреодолимое желание посвятить себя немощным и больным. И такое же стремление вернуться к истокам милосердной любви. И то же чувство преемственности и духовного родства с дореволюционным прошлым России…
Бабушка Лены родом была из рязанских мест, воспитывалась в многодетной верующей семье. Не раз она ходила вымаливать своих родных в дальние монастыри, пешком, с котомочкой за спиною. Сама в любое время дня и ночи пускала в дом странников. Трудилась в поле, растила детей. И всё — с упованием и надеждой на Бога. Мужа Господь даровал ей доброго, работящего. Дом держался советом, да любовью. Пока Леночка росла, её каждое лето привозили из Москвы в деревню. Однажды дед сказал бабушке то, что не очень — то пришлось ей по вкусу, она ответила в сердцах и пошла по двору, да и вывихнула ногу. Вернулась, охая и причитая, поклонилась мужу и говорит: «Прости меня, Ванечка, обидела я тебя, вот Бог меня и наказал». Так и жили — Бога боялись, а, как известно, Страх Божий — начало всех добродетелей. И образования — то особенного не имели, почти неграмотными были, да, только такой культуры поведения, такого такта и уважения друг к другу Лене потом уже не приходилось встречать среди окружающих. Прошли годы, не стало стариков, село опустело, вымерло. Лена как-то спросила у своей матери, откуда у неграмотных крестьян бралось это истинное благочестие, эта духовная красота — мудрость народная, и та ответила: «Жительству по вере и по совести храм Божий учил».
Лена с мужем купили дом рядом с древним монастырём. Появилась возможность приезжать из столицы и некоторое время жить рядом с обителью. К престольному празднику приезжали обязательно. Или решение какого-либо вопроса требовало совета. Тогда — к старцам. Один из них стал духовным отцом Леночки. К нему она старалась привозить тех, кому особая духовная поддержка нужна была. И потянулись сестрички милосердия в дом у стен монастыря. Ключ всегда в условленном месте можно было отыскать. И запас самых необходимых продуктов в шкафу, и посуду чистую на столе, и постельное бельё на полке, и дрова в сенях, чтобы печку растопить было чем: только приезжайте, поживите, помолитесь! Во всём чувствовалась любовь и забота хозяйки, пусть и не всегда можно было её саму в гостеприимном доме застать. В Москве у неё обязанности неотступные: мужа на работу проводить и встретить, мать старенькая болеет — забота и внимание требуются, сын пошёл по стопам отца — в серьёзном техническом институте учится, а дочь — в медицинский поступила, — им тоже поддержка материнская необходима. И дежурства в Сестричестве — чередой неиссякаемой… Порой, закрывает Леночка глаза, и проходят перед внутренним её взором больных дорогие лица, тех, кому она посвятила душу, чьи холодеющие руки держала в своих ладонях, молясь Богу о милосердии к страдальцам, уходящим в вечные селения.
Как-то она пришла опечаленная, присела на стул и плечики опустила, говорит: «Игорь Акимович у нас на патронаже уже год почти, можно сказать, выходили мы его потихонечку. Окреп, слова стал выговаривать, и оказалось, с его слов, что сектант, и Господа нашего не признаёт, и христиан презирает», — по щеке поползла слезинка. — «И зачем только наших сил так много в него вложено, когда столько хороших православных людей нуждается в помощи и поддержке!»…
На следующий день она улетала в Святую Землю. А когда вернулась, рассказывала, сияющая: «Там, у Гроба Господня, сердце моё всё целиком Богу доверилось. Да, к тому же, услышать пришлось мне удивительный рассказ о недавно почившем Патриархе. Он одному их своих чад однажды сказал, и это стало известно после его блаженной кончины: «С разным настроением приходилось входить в Кувуклию на Пасху, иногда и молиться-то душе особенно не хотелось. А Благодатный Огонь всё — равно возгорался невещественно на Гробе Господнем. Бог Всеведущий и Всемогущий всё благое за нас, нерадивых, Сам соделывает, милуя и спасая грешников»!… Она говорила, но ещё не знала тогда: во время её отсутствия умер Игорь Акимович. Перед смертью он искал и звал Леночку, и успел только попросить, чтобы передали ей о его желании стать православным христианином, и что он обязательно прибегнет к Таинству святого крещения, как только она вернётся из поездки… Потому, что увидел именно в ней — христианке -подлинную человеческую красоту, когда, не придавая себе никакого значения, она всю себя посвящала делам спасения его, слабого больного старика. Потому, что именно в ней увидел он истинную красоту, которая не имеет и не знает себе цены.
декабрь 2010 г.
Евгения Трошина: «Маргарита».
Молоденькая девушка в белоснежной форме сестры милосердия сидела за столом в молитвенной комнате городской больницы и писала стихи. На подсвечнике тихо горели свечи пред образами святых, на аналое покоилась в киоте икона Матери Божией «Знамение». Окончился молебен. До того сестричка вместе со священником обошла несколько отделений, чтобы помочь ему в совершении Церковных Таинств: одно соборование, три исповеди и три причастия, одно крещение…
После водосвятия батюшка исповедал и причастил нескольких больных, которым было позволено ненадолго оставить свои палаты. Несколько человек приходили в Молитвенную комнату в поиске слушателя и сочувствия, рассказывали о своих бедах, о постигших их несчастьях и болезнях, другие о чём-то спрашивали, иные, молча, молились, писали записки о здравии и упокоении своих близких, кто-то брал с собой в палату одну-две книги из библиотечки духовной литературы. Теперь в комнате никого не было. За окном по убывающему свету, как по горке, скатывались снежинки, воробышки белыми пушистыми шариками сидели на веточках и, глядя на девушку, ждали, что она встанет, наконец, из-за стола, приоткроет окошко и даст им ещё одну горсточку вкусных крошек от печенья. День, ярко вспыхнув, угасал.
Но за стеклянными дверями комнаты, в приёмном отделении, всё было так же, как и ранним утром, как и прошедшей ночью. Поток больных не прекращался: из карет скорой помощи на каталках, в креслах, в сопровождении родственников или медсестёр боль и страдание двигались к лифтам, чтобы добраться до постели скорби в одну из сотен палат. А те, кто выписывались домой, сидели на стульях или лавочках бледные, задумчивые или суетились с выписками и вещами, торопясь скорее покинуть стены своих болезней.
Сестра милосердия по имени Маргарита писала стихи, которые родились в её душе сегодня утром, когда она ехала на работу из подмосковного посёлка в переполненной электричке, прижавшись лбом к оконному стеклу и глядя на летящие в прошлое заснеженные загородные пейзажи. Она вспоминала.
… Их познакомили, когда он уже оканчивал военный институт, а она только, что поступила в технический университет. До него она не дружила ни с одним из мальчиков, а здесь сразу было такое чувство, будто знает его всю жизнь: таким он показался родным и понятным. Они стали встречаться. Им интересно было вдвоём: вместе рисовали, писали друг другу, подолгу гуляли, взявшись за руки. Не умолкая, рассказывали, узнавали, доверяли сокровенное… Он берёг её, целовал, потом позвал замуж. Рита согласилась с радостью: конечно, она уже успела полюбить его, как единственного на свете суженого. Но отец даже думать не разрешил ей о замужестве, пока не закончит институт. Рита росла в семье не верующих, но честных людей. Авторитет отца был незыблем. Он сказал: «Бог терпел и нам велел». И отрезал. Молодые решили ждать. Жених окончил институт и получил распределение служить в одном из гарнизонов на границе с Казахстаном. Рита должна была поехать к нему. Но учёба и работа в Москве не отпускали. Она не находила себе места, готова была всё бросить и мчаться к любимому. И только уважение к родителям останавливали её. И тогда, осунувшаяся и потемневшая от горя разлуки, она пришла в храм, нуждающаяся хоть в малом утешении. Переступила порог и навсегда осталась в Церковной ограде. Через несколько месяцев жениха перевели на работу в Москву и молодые встретились. Но всё уже было иначе. Начались выяснения отношений, слёзы, обиды. Её чувство с каждым днём становилось всё сильнее, мучительнее, а его сердце остывало. На последней встрече он сказал ей об этом. И они расстались. Сначала она безутешно плакала. Потом знакомая по храму подарила ей книгу под названием «Как пережить расставание с любимым человеком?» Рите очень помогла эта православная книжица. Девушка впервые посмотрела на себя со стороны и увидела то, как далека от совершенства. Она поставила перед собой цель — стать несравненно лучше, чтобы быть достойной любви. Она обратила взор на своего внутреннего человека и стала работать над исправлением недостатков собственного характера. Маргарита поступила и окончила второй институт, а когда у неё появилась тяга к науке, и она приступила к написанию диссертации… Но годы шли, а память о любимом продолжала жить в сердце девушки вместе с надеждой, что он вернётся, и всё наладится. Она дала обет Богородице, что если они всё-таки, с Её помощью, поженятся, то вместе со своими детками будут воспитывать сироту. И Матерь Божия услышала молитвы Маргариты, смилостивилась и устроила им встречу. Прошлым летом, на платформе, в ожидании электрички, среди толпы, совершенно неожиданно, они встретились взглядами. Она не могла пошевелиться, он подошёл, улыбнулся, появились слова. Оказалось, что живёт в соседнем посёлке, что сразу тогда женился, и что у него растёт сын, которому уже два годика… А Маргарита… Она, простившись с ним, пошла в храм, приникла к иконе Пречистой и проплакала всю службу, как — будто похоронила свою любовь.
Через день поезд увёз её в Дивеево. Рита решила пожить в монастыре на послушании у батюшки Серафима. Ей определили место в трапезной, где надо было помогать поварам, мыть посуду, кормить паломников. В свободное время она с молитвой «Богородице, Дево, Радуйся…» спешила на Канавку, или к мощам Преподобного, молясь о том, чтобы Господь открыл Свою волю — путь, по которому Маргарите идти дальше.
И воля Божия была ей явлена через встречу с блаженным странником по имени Владимир. Худенький, небольшого росточка, одетый в русскую рубашку, подвязанную пояском, на голове у него повязка с молитвой «Живый в помощи Вышнего», в руках посошок, со всеми здоровается: «Христос Воскресе!». С ним — отроковица лет двенадцати — инвалид. Говорят, что она от рождения не способна была ходить, очень отставала в развитии, не разговаривала, от неё все отказались, а он её выходил, научил передвигаться. Теперь она повсюду за ним следует. Странствуют по монастырям. И вот в Дивееве наша Рита оказалась рядом с ними на лавочке в храме, в ожидании службы. Дед сидел и читал псалтирь, а девонька была занята созерцанием своего, ей одного понятного, ангельского мира. От этого зрелища комок к горлу подкатывался. Прихожане не могли равнодушно проходить мимо и подавали, клали в их пакетик денежки. Когда началась служба, дедушка Володя встал, взял все деньги и опустил их в ящик для пожертвований. А у Риты стало необыкновенно спокойно на сердце, радость вошла и наполнила до краёв её душу. Она увидела перед собой пример истинного милосердия и упования на Бога. И это явилось для неё указанием свыше.
По возвращении в Москву Маргарита нашла в интернете адрес храма, от которого группа милосердия ходила в Детскую больницу, чтобы помогать ухаживать за отказничками — брошенными детками. Там она узнала о курсах сестёр милосердия, окончила их и стала работать в Сестричестве.
… «Маргарита, как же хорошо, что вы ещё не ушли!» — стеклянная дверь приоткрылась, и в комнату заглянула дежурная по приёмному отделению. — «Здесь юношу привезли при смерти, мать просит священника позвать. Мы больного сейчас в реанимацию повезём». Рита поднялась со своего места, взяла со стола Образ Спасителя и быстрым шагом направилась в коридор, к каталке с умирающим человеком, перекрестилась и вложила ему в руку иконочку. Успела только спросить у плачущей женщины: «Ваш сын крещён?» — «Нет, но он хотел креститься, несчастный случай помешал», — последовал ответ. Маргарита вернулась в комнату и набрала номер телефона отца Георгия.
Через час священник вместе с сестрой милосердия пришли в отделение реанимации. Юноша находился в коме, окутанный проводами, подключенными ко всевозможным датчикам. Он был без сознания. Спросить у него о желании креститься было невозможно. Но учитывая просьбу матери и её заверение в том, что сын хотел быть крещёным, отец Георгий решился попросить благословение на совершение Таинства у архиерея. Он позвонил ему, и Владыка разрешил. Маргарита, взволнованная и бледная, стояла в уголке и читала Молебный канон Матери Божией. Никогда раньше ей не приходилось молиться об умирающем человеке, находящемся на границе жизни и смерти. Отец Георгий совершил Таинство и потом, когда они покинули реанимацию, сказал притихшей Маргарите: «Такие случаи уникальны, и они потрясают нашу душу. Душа утончается и углубляется, постигая в одно мгновение бездну Премудрости Господней».
Маргарита вернулась в Молитвенную комнату, перечитала написанное на листочке стихотворение, в задумчивости сложила лист и разорвала. Таким наивным и малозначительным показалось оно ей после того, что пришлось пережить её душе возле постели умирающего юноши! Она взяла со стола кусочек печенья, открыла створку окна и высыпала крошки воробьям… Волны свежего воздуха обняли её лицо и осушили слёзы.
декабрь 2010 г.
Евгения Трошина: «Матушка Рахиль».
В маленьком притворе больничного храма, сразу, как войдёшь, слева будет бак со святой водой, а справа — узкая, метра полтора, лавочка, покрытая стареньким половичком. На ней по ночам училась матушка Рахиль драгоценной христианской добродетели — бодрствованию и молитве обо всех нас. Когда закрывались Царские врата, заканчивалось вечернее богослужение, расходились прихожане и настоятель — священномонах Николай, преподав ей благословение, уезжал, она закрывала двери храма на ключ и оставалась одна. Погасив свечи, она оставляла горящими только неугасимые лампады пред иконой Матери Божией и пред иконой со святыми мощами целителя Пантелеимона — хозяина храма.
Потом она долго, не торопясь, часто вставая на колени, вычитывала своё иноческое молитвенное правило, то и дело, творя земные поклоны со слезами и воздыханиями. Далеко за полночь матушка Рахиль садилась на лавку и долго пребывала без движения, без мыслей и чувств, внимая безмолвию своего сердца. Сон одолевал всегда как-то неожиданно и был недолгим. В пять часов — полунощница, за ней — утреннее молитвенное правило. Затем, надо было готовить обед для приходских, открывать храм для прихожан и вставать за свечной ящик, чтобы отвечать на их вопросы, принимать записки о здравии и о упокоении. Приезжал отец Николай, благословлял мать Рахиль на, те или иные, послушания и удалялся в алтарь. Храм наполнялся молящимся, возжигались свечи, звучал возглас священника: «Благословенно Царство Отца и Сына и Святого Духа всегда, ныне и присно, и во веки веков. Аминь». Начиналась Божественная литургия, в которой теперь состоял весь смысл жизни матери Рахили. Овца, спешащая на голос своего Пастыря, стояла она пред Богом — маленькая, сухонькая, с прядкой седых волос, выбившихся из-под чёрного апостольника, с длинными чётками на кисти левой руки, со щепоткой троеперстия — в правой. Обращённое на своего внутреннего человека, лицо матушки Рахили всегда было сосредоточенным в общении с окружающими, глаза смотрели на собеседника участливо и мирно. Находясь рядом с ней, человек незаметно для себя самого успокаивался, становился тихим.
Сегодня ей нездоровилось. После службы, она приложилась к мощам целителя Пантелеимона, сделала глоток святой воды, ни на кого не глядя, будто на чужих ногах, из-под которых уплывала земля, спустилась в ризницу храма и за рядами, висящих на вешалках, облачений прилегла на трёх стульях, чувствуя сильное недомогание. Она закрыла глаза, всё закружилось и поплыло пред её внутренним взором. Она, вдруг, увидела себя маленькой светловолосой девочкой по имени Анечка, стоящую на вершине холма в ситцевом цветастом платьице, по колено в цветущей траве, окружённую шмелями, бабочками, кузнечиками, тёплым ветерком… Внизу, у подножия холма рассыпалось домиками её родное село, пахнущее домашним хлебом, мёдом и молоком, посередине которого таинственно, без креста на колокольне, с заколоченными окнами и дверями грустил полуразрушенный храм бывшего монастыря. «Я — птичка, весёлая птичка!» — пела она, кружась и раскинув ручки, как крылышки, взмахнула ими и полетела, быстро перебирая ножками в лёгких сандаликах…
Матушка Рахиль приподнялась и села на стуле. Голова шла кругом и недомогание усиливалось. Она прислонилась затылком к холодной стене и снова закрыла глаза. Теперь она видела себя на склоне Горы Фавор в черном иноческом облачении, глядящую с мольбою на распростёртые далеко внизу окрестности Назарета. Она стояла, радуясь несказанно, и благодарила Бога за чудесное благовестие, бывшее ей незадолго до пострига.
Как-то явился ей в тонком сне святой великомученик и целитель Пантелеимон и сказал: «Приходи ко Мне, Я тебя не оставлю». Она, боясь прельщения, постаралась не думать об этом явлении из мира иного, но скоро жизнь так стала складываться, что нежданно-негаданно оказалась она послушницей Пантелеимонова храма, получила благословение в нём жить и спасаться, и здесь же приняла иноческий постриг.
«Святой великомучениче и целебнице Пантелеимоне, моли Милостивого Бога, да оставление прегрешений подаст душам нашим!» — тихонько пропела она. Потом подумала: «Через два дня в храме Престольный праздник, только бы Господь силы подал приготовиться к нему достойно!..» — «Матушка Рахиль, Вы — здесь?» — послышался девичий голосок и в ризнице зажёгся свет…
Больничный храм был освящён Святейшим Патриархом Алексием II по прибытии в Москву в сопровождении Афонских монахов Главы святого великомученика и целителя Пантелеимона. Когда при больнице возникло училище сестёр милосердия, его назвали Свято-Пантелеимоновским, и сразу со Святой Горы Афон прислали в храм частицу мощей святого Угодника Божия. Матушка Рахиль, в миру Анна Тихоновна Речнова, пришла вместе с назначением нового настоятеля, которому нужны были помощники. Отец настоятель знал Анну Тихоновну по монастырю, в котором она несла послушания вместе с ним, знал он также её жизненную историю и, помолившись, благословил подвизаться в храме. Муж Анны Тихоновны давно умер. Дочь вышла замуж, родила двоих детей. Жили поначалу все вместе, в доме Анны Тихоновны. Но зять поставил дочери условие — «или я, или твоя мать», не желая терпеть рядом религиозного человека. Чтобы сохранить семью дочери в мире, Анна Тихоновна собрала свои нехитрые пожитки, и с небольшим чемоданчиком пошла в монастырь. Обитель восстанавливалась, и помощь Анны Тихоновны очень пригодилась. Труду в монастыре она посвятила всю себя без остатка. И потом почитала зятя за первого своего благодетеля, что вынудил её покинуть дом и пойти на службу Самому Господу.
Для восстановления обители в монастыре по благословению правящего архиерея поселились несколько иноков, послушников и два монаха, один из которых был назначен настоятелем. Не было ни посуды, ни пригодных помещений, жили в вагончиках, еду варили на костре. В первый же год завели корову, посадили огород. Как только отремонтировали притвор главного храма, сразу соорудили небольшой алтарь и престол, освятили помещение, привезли из епархии антимис, начались богослужения, и стало всё с Помощью Божией одно за другим налаживаться и выстраиваться.
Однажды к Анне Тихоновне подошел бездомный бродяга, перекрестился на храм, поклонился и достал из-за пазухи старинную икону великомученика и целителя Пантелеимона. Он сказал, что — это всё, что осталось, что он, вопреки всем скорбным обстоятельствам своей загубленной жизни, старался сохранить эту семейную святыню и теперь решил пожертвовать икону монастырю. Они пошли к настоятелю и получили благословение повесить икону в храме. Бомжик Сергей остался в обители и через некоторое время стал послушником. С тех пор Анна Тихоновна привечала скитальцев, которые приходили в монастырь с просьбами о помощи. Она их кормила, обстирывала, переодевала в новую одежду, обрабатывала и перевязывала раны, молилась о них. Некоторые оставались, селились рядом с ней, и уже сами начинали помогать обители, возвращаясь под Покров Матери Божией. Анна Тихоновна получила благословение служить несчастным от иеромонаха Николая, который к тому времени стал её духовным отцом.
«Матушка Рахиль, Вам нездоровится? Позвать врача?» — спрашивала молоденькая сестричка в белой косыночке с красным крестиком на лбу. «Врач всегда рядом, только призови молитовкой: «Господи Иисусе Христе Сыне Божий, помилуй мя грешную!»- ласково улыбнулась мать Рахиль, удивляясь тому, как звучит её собственный голос и как долго тянутся слова. «Тогда я позову батюшку», — встревожилась девушка и побежала за священником.
Матушка Рахиль знала в училище всех благочестивых, искренних девушек по именам. У всех у них после занятий в училище были ежедневные дела в храме: пекли просфоры, пели в хоре, вели занятия с малышами в Воскресной школе, рукодельничали, украшали храм цветами, чистили подсвечники, мыли посуду, полы, ходили вместе со священником в больницу к тяжелобольным, чтобы помочь батюшке в совершении Таинств. Матушка Рахиль была рядом. Её присутствие в жизни сестричек милосердия стало естественным, необходимым. Они доверяли ей свои секреты, просили совета, молитв. «Милосердие у одного Господа, трудно нам в милосердии Богу уподобиться: ни прощать, ни любить не умеем, друг друга обижаем, сами обижаемся», — часто говорила она девочкам.
Это лето выдалось жарким на редкость. В Подмосковье горели торфяники. Лесные пожары носились, как смерчи по всей центральной России. Москва погрузилась в сплошное дымное облако и стала терять сознание от удушья. Ждали, просили у Бога дождя, но сушь только усиливалась. Уже больше месяца в храме неподвижно стоял дым и запах гари. Когда сёстры собрались однажды в трапезной, каждая со своим делом, хлопоча и переговариваясь между собою, мать Рахиль достала с полки Священное Писание и стала в нем отыскивать какую-то страницу. «Сестры, послушайте, что говорит Господь», — обратилась она к девушкам. Все обернулись со вниманием. И мать Рахиль прочитала: «Так говорит Господь: с раннего утра производите суд и спасайте обижаемого от руки обидчика, чтобы ярость Моя не вышла, как огонь, и не разгорелась по причине злых дел ваших до того, что никто не погасит… Но Я посещу вас по плодам дел ваших, говорит Господь, и зажгу огонь в лесу вашем, и пожрёт всё вокруг него». Это — пророчество Иеремии. И вот теперь надо нам всем задуматься о том, с какой лёгкостью мы обижаем друг друга и как легко обижаемся, и не щадим, и не прощаем, и сколько в нас гордости, и о том, что, оказывается, нет в нас ни капельки милости! И кто из нас может называться человеком милостивым?… И вот потому горят наши леса, и это — только образ огня неугасимого, адского. Одна надежда — на Милосердного Господа. Молитесь, сёстры, чтобы Он научил нас истинному милосердию, научил любви к людям»…
Матушка Рахиль уже не видела, как подошёл к ней отец Николай и, не дождавшись её ответа, перекрестил, помазал маслицем из неугасимой лампады, горящей пред образом святого великомученика и целителя Пантелеимона. Не видела она, как стояли на коленях пред иконами испуганные сестрички и усердно молились, другие суетились в ожидании врачей, собирая в её сумочку то, что может пригодиться в больнице…
Она пришла в себя только через сутки, в больничной палате. У её пастели дежурила сестра милосердия Мария Алексеева. Матушка Рахиль теперь отчётливо различала предметы, сразу узнала сестричку и членораздельно произнесла: «Что, неужели идёт дождик, Машенька?» Сестричка, обрадованная и счастливая, всхлипнула и закивала головой. За окном под трубы и барабаны танцевал грозовой ливень. Пришёл отец Николай со Святыми Дарами, со светлым лицом и капельками на усах, бороде и на скуфейке. Он наклонился к матушке, и она тихо ему сказала: «Целитель меня многогрешную позвал к Себе, надо идти, благослови, отче, и напутствуй!»…
Матушка Рахиль отошла ко Господу, как только началась Всенощная накануне дня чествования Церковью святого великомученика и целителя Пантелеимона.
ноябрь 2010 г.
|
|
Евгения Трошина: «Надежда».
В трапезной Свято-Пантелеимоновского училища сестёр милосердия учащиеся первого набора медицинских курсов, в перерыве между занятиями, накрывали к обеду. И чего только не было на столе из домашних разносолов: и пирожки, и соления, и варения. Оставалось только накипятить чаю, и начиналось угощение! Тут и смех, и радость , и последние новости, и обсуждение совместной работы в отделениях больницы …
Только чувствую: кого-то не хватает. Поднимаюсь в класс и — точно! Одиноко сидит наша Надежда, склонилась над конспектами. Небольшого росточка, сухонькая, ножки в старых ботиночках, подобраны под стульчик, плечики смиренно подобраны крылышками ангелочка, в вязаном пушистом, как у младенчика, колпачке на голове. Повернула ко мне бледное личико, улыбнулась виновато и смотрит глазами не от мира сего. «Чего же ты со всеми вместе кушать не идёшь?» — спрашиваю. «Да, я сыта! Нет надобности», — отвечает. — «Как — нет надобности, Надя! Половина дня уже прошла, и впереди ещё занятия, потом — Всенощная…».
За все годы моего знакомства с Надеждой, я ни разу так и не увидела её за едой. Сыта.
Как? Откуда приходят к нам люди, которые не заботятся о том, что им есть и, что им пить, которые не дрожат над своим здоровьем, не вмещаются в круг житейских страстей и забот, живут практически независимо от обстоятельств жизни, от того, какое тысячелетие на дворе, от того, что принято или не принято в обществе, свободные от стремления к деньгам, к респектабельности, к успеху, к власти над людьми — от всего того, что ценится в нашем мире и ценится превыше всего? Живёт Наденька до того просто, что сама жизнь в её неприметном тельце стала сердцем, которому Господь доверил хранение Своих Заповедей.
Скрыто от нас её появление на свет. Как, при каких обстоятельствах оказалась новорожденная девочка в апреле 1942 года среди руин, разрушенного войной, Харькова? Больше года проходила здесь линия фронта: взрывные волны носили по улицам и площадям города победоносный огонь смерти, несколько раз передавая свою власть то советским, то фашистским солдатам. Никто никогда так и не смог рассказать ей о том, кто обронил крошечный свёрточек посреди пылающего грохотом, ада. Подобрали добрые люди, и тем спасли, подарили новую жизнь. И не только по плоти, но и по духу. Приёмные родители Надежды оказались верующими православными христианами, которые всю свою жизнь мужественно хранили веру, не взирая на гонения со стороны безбожной власти. Они крестили и воспитали Надю в большой благочестивой семье. После войны — учёба в школе. Когда умерла Ольга Иосифовна — её наречённая мать, Надежда оканчивала Политехнический институт.
Смотрю из окна на то, как Надежда торопится, идёт по дорожке к храму: в своём детском колпачке, в старом плаще, в стоптанных ботинках, сутулится под тяжестью большого, видавшего виды, рюкзака… «Надя, ну, скажи нам, что же такое тяжёлое ты носишь в своём рюкзаке?» — спрашивали её сёстры. «Да, это — всё мне в дороге надо. Из загорода езжу», — скажет она и засмеётся одними глазами. Потом, много позже, случайно откроется: в рюкзаке у неё — куски чёрного хлеба и бутылка со святой водой. Хлебом она по дороге бездомных собак и бомжиков подкармливала. Кусок и ей самой перепадал. Водой, помолившись, запьёт и сыта на весь день. И, как это удивительно, если представить то, с каких тарелок, какие деликатесы и в каком окружении вкушала она долгие годы, будучи женой видного советского дипломата, сотрудника Министерства иностранных дел СССР!
После Харьковского политеха, жених увёз Надежду в Москву. Он окончил МГИМО и подыскивал себе подходящую жену, чтобы уехать вместе с ней на работу зарубеж. Оказавшись в Харькове, познакомился с Надей и принял решение. Наде пришлось пожить с мужем и в Европе, и в Африке… Детей у них не было. Бог не дал.
О своём призвании — помогать выхаживать тяжелобольных — Надежда узнала давно. Заболел, вернувшись из далёкой страны, один из близких друзей её мужа. Тяжелейшее инфекционное заболевание. Врачи и те боялись лишний раз приблизиться к нему. А Надя вызвалась ухаживать за умирающим и днём, и ночью. И выходила. Опасно больной выздоровел. Не пострадала Наденька, не заразилась. Сотрудники МИДа потом ещё долго смотрели на неё с нескрываемым удивлением и с суеверным страхом.
«Ты сумасшедшая, и я навсегда определю тебя в сумасшедший дом!» — в гневе кричал на неё муж, спустя много лет совместной жизни, когда вышел на пенсию и поселился в столице. Пытался и так, и этак, бил нещадно — бесполезно! Надя протоптала дорожку в Данилов монастырь, и там стали с ней происходить до того непостижимые для её мужа вещи, что он, было, совсем отчаялся. Вскоре рядом с ним оказался совершенно не знакомый ему человек, ни следа не осталось от его прежней жены — светской «львицы»: то ли юродивая, то ли богомольная странница со страниц Лескова, то ли древняя подвижница из Патерика. И если бы не имя известного и всеми почитаемого в Москве монаха, который взял её в свои духовные дочери, то не известно ещё, чем бы дело окончилось. Надин духовник обвенчал их. Но жизнь Надежды после венчания стала ещё невыносимее. Муж всё чаще стал приходить в ярость, выплёскивая на неё все свои запасы ненависти и злобы. И однажды он выкрикнул признание: «Я — человек не крещённый, мне тебя не понять!» — «Как же ты ничего не сказал батюшке об этом! Ты же, некрещёный, не имел права приступать к Таинствам, венчаться!..» — Надя заплакала и вышла из дома.
Они переехали из Москвы на дачу, и, с некоторых пор, стали жить постоянно за городом. Сюда со всей округи Надежда собирала больных, хромых и голодных бродячих собак и кошек. Кормила, выводила блох и клещей, лечила лишаи и раны, укрывала от холода и непогоды. И в этот раз она из дома направилась в сарайку, к своим подопечным. Они всегда могли, молча, посочувствовать ей, приласкаться. Надя помнила, как после войны по городу бегали одичавшие, брошенные хозяевами кошки и собаки, и то, как в её приёмной семье старались их жалеть, кормить, когда и без того не хватало пищи. Она тоже была брошенная или потерянная, или осиротевшая, едва успев родиться на свет…
На службы в Данилов монастырь Надежда ездит почти каждый день на протяжении десятка лет. Исповедуется своему духовнику. С утра на литургию, потом — в больницу — бескорыстно ухаживать за тяжёлыми больными. Вычёсывает вшей, обрабатывает зловонные, гниющие, не заживающие раны, обмывает, кормит больных бродяг. Вечером — снова на службу. Мужу она такая стала не нужна, сам обходится. Она ему наготовит, настирает и — к своим сердечным.
Как-то на одном из занятий на курсах, я рассказывала о подвиге служения дореволюционных сестёр милосердия в лепрозориях. Надежда слушала, затаив дыхание. В конце лекции спросила: «А сейчас, где лечат прокажённых? И нельзя ли мне будет поехать к ним в качестве сестры милосердия?» В классе исчезли звуки и шевеления, все замерли. Это были минуты постижения каждой из нас своей решимости послужить Христу. Мы тогда пытались разузнать о местонахождении этих закрытых специальных лечебных учреждений, но не к чему так и не пришли. А по окончании курсов сестра милосердия Надежда исчезла. Мы думали тогда о ней, что, наверное, осуществилось её желание ухаживать за больными проказой в одном из лепрозориев Сибири, что она — там.
Ещё за несколько месяцев до выпускных экзаменов на медицинских курсах, она стала готовиться к радикальным переменам в своей жизни ради Христа. Пошла в паспортный стол, написала заявление и сменила фамилию мужа на Христову.
Всегда было как-то не по себе, когда я видела то, как Надежда голыми руками вымывала гнойники, или обрабатывала лишаи на теле больных, которые в процессе своей нездоровой жизни набирались самых разных инфекций. Но что-то всегда останавливало сделать ей категорическое замечание о том, что необходимо пользоваться резиновыми перчатками, масками или другими защитными материалами. У неё отсутствовало чувство брезгливости. И она никогда ничем не заражалась. Бог её особо хранил. И дар у неё от Него — утешать больную душу, утишать чужую боль.
Мне не хватало её всё время нашей неожиданной трёхлетней разлуки. Моя душа скучала по этому человеку, как скучает птичка в чужих землях по родной своей околице.
«Подумала, что это было явным указанием Божиим, по молитвам святого великомученика и целителя Пантелеимона, и пришла в Сестричество», — рассказывала она чуть позже. — «На службе, на Афонском подворье, я стояла у иконы святого великомученика и целителя Пантелеимона. Вообще-то я редко, когда попадаю на это подворье. И вот тут, вдруг, ко мне подходит сестра, с которой мы учились вместе на курсах сестёр милосердия, и которая в этот раз тоже случайно оказалась на подворье, будто Сам Господь повелел нам здесь повстречаться, расцеловала она меня и говорит: «И где ты только ходишь! Тебя же Евгения давно ждёт!»
И вот, Надежда вновь появилась на пороге нашего Сестричества — тростиночка моя ненаглядная — в том же колпачке, потёртом плащике, в стоптанных ботиночках, с тем же тяжеленным рюкзаком за плечами…
Евгения Трошина.
Евгения Трошина: «Иулия».
«В интернете — ваше объявление: нужна кровь для спасения больной женщины. Куда можно подъехать, чтобы сдать?» — взволнованный мужской голос в телефонной трубке. Переадресую его к нашей Юлии, у которой мама в больнице. Он перезвонил, они встретились и остались навсегда вместе.
А до этого, года за три, Юля пришла к нам на курсы сестёр милосердия и спустя некоторое время сказала: «Вы стали смыслом моей жизни, это — то, чего требует моя душа. Но, что мне делать? Я с красным дипломом окончила институт, и теперь мои родители не могут смириться с тем, что, с высшим образованием, я пойду работать простой сиделкой и стану выносить из-под больных судно с испражнениями. Они хотят, чтобы я занималась карьерой и завоёвывала своё место в обществе. …Мне в этом году исполнится тридцать три. Христов возраст. Я бы хотела посвятить всю себя милосердному служению Богу и людям. Но родители — против, и я не могу их оставить. Как мне поступить?» — спрашивала она. «Тебя уже позвал за Собой Господь и, вот, Он смотрит на твоё сердце. Что в нём таинственно совершается теперь? Доверься Богу и пусть исполнится Его святая воля. А Сестричеству ты будешь нужна во всякое время», — делилась я с Иулией своими мыслями.
За несколько дней до смерти Юлина мама благословила её работать сестрой милосердия. Собрав оставшиеся силёночки, она произнесла: «Меня скоро не станет. Я бы не хотела, чтобы ты осталась одна. Тебе нужна будет семья, дети. Надо выходить замуж. В остальном — поступай, как велит тебе твоё сердце». Рядом с Юлей стоял Георгий.
Посвящённая в крестовые сёстры милосердия, она уволилась с места престижной работы и принесла свою трудовую книжку в Сестричество, стала незаменимой его сотрудницей. «Я хотела бы научиться молитве», — сказала она. И Бог поручил ей заботу о протопресвитере Виталии Боровом и о его престарелой матушке, потом о протоиерее Герасиме, о схимонахине Калерии, о схимонахине Серафиме…
В Уставе нашего Сестричества нет такой должности — координатор. Но Юлинька стала именно сердцевиной любви нашего собрания во Христе. Её сердце, как колокольчик, всегда созывало сестричек к делам милосердия и служения обездоленным. Её лицо всегда отличалось безоблачностью. Только иногда тень пробежит по нему и исчезнет. Строгие, проницательные и очень умные глаза в сочетании с беззащитной и ласковой, открытой целому миру, улыбкой…
Однажды утром я позвонила и сказала Юле: «Сегодня я видела тебя во сне. Ты усердно молилась в каком-то сельском храме…». «Да, мы с Георгием, действительно, были далеко от Москвы, ездили к старцу, всю ночь провели в храме, молились и получили благословение заключить брак и взять себе на усыновление детей-сирот, чтобы создать свой Дом ребёнка. Мой отец очень рад, что у меня будут дети, и что желание моей покойной матери исполнится».
Они не гуляли ночами по аллеям парка под луной, не встречали рассветы под пение соловья. Была скромная свадьба и тяжёлая беременность, и внутриутробный диагноз: у малыша опухоль, необходима операция сразу после родов. И была молитва, когда мы все учились просить Бога о спасении матери и её ребёнка. И была радость о том, что Господь помиловал мальчика, и он выздоровел.
Я всегда понимала то, как важно присутствие Юлии в Сестричестве, её пример совершенного бескорыстия и жертвенности. Однажды она позвонила и сказала: «Я сейчас в метро. Встретила девочку-подростка, которая поссорилась с родителями и ушла из дома, и её какие-то парни тянут за руки. Здесь компания, человек семь, явно выпившие или под действием наркотиков, зовут её с собой. Я не отдаю её им, говорю, что ей надо, пока не поздно, в храм, к священнику. Куда её можно сейчас отвезти — первый час ночи?»…
Мне казалось, что Иулии суждено стать невестой Христовой и пойти по узкой и тесной дороге монашества. Мне легко было думать об этом. Как-то мы поехали с ней в морг, чтобы обмыть и облачить усопшую, которая, на удивление нам, после смерти преобразилась практически до неузнаваемости, её лицо очень похорошело, стало светлым и улыбающимся. И это так контрастировало с ужасающим видом окружающих мертвецов, что было ясно — перед нами угодница Божия. Но Юля, вдруг, опечалилась и вздохнула: «Как же ей не к лицу этот мрачный платок!» — Она сняла со своей головы белоснежный нарядный платочек и надела его на усопшую, отложив в сторону прежний, тёмненький. — «Счастливая! Она рождается в жизнь бесконечную и скоро предстанет пред Господом и будет с Ним. Пусть и за меня грешную замолвит словечко!»…
Если на Небесах кто-то молится о нас, то здесь, на земле, мы знаем об этом, это — очевидная помощь любящих нас в Вечных селениях. Так, и наша, всех, пребывающих на земле, молитва необходима тем, кто уснул до всеобщего Воскресения. С каждым годом жизни наше молитвенное общение становится всё теснее, всё понятнее сердцу.
Господь благословил брак Иулии и Георгия рождением сына. Они тверды в своём намерении усыновить ещё нескольких деток. Мудрое сердечко Иулии теперь будет принадлежать сиротам и обездоленным, которые здесь и сейчас, и молитвой которых Иулия надеется стяжать у Бога помилование Там, после окончания своего земного крестного пути сестры милосердия.
Евгения Трошина.
Евгения Трошина: «Верочка».
Знакомиться Верочка пришла в каком-то необыкновенном платье и в красной широкополой шляпе с цветами. Я сразу не увидела её лица, только — глаза: большие, чёрные, завораживающей глубины и выразительности. Она спросила: «Я решила стать монахиней и уйти в монастырь. Не могли бы вы мне в этом помочь?» Она была принята на медицинские курсы и через год посвящена в сёстры милосердия. Одной из первых пришла работать в Сестричество.
И это стало настоящим её призванием, потому что во всём, что она делала, занимаясь уходом за больными, чувствовалась благодатная помощь Божия. Всегда молчаливая, ровная и сосредоточенная, безотказная и мобилизованная, выходила она на свой пост, являя нам пример надёжности и постоянства. За несколько лет работы на её руках побывали десятки больных — в основном лежачих — с инсультами, переломами, пролежнями, и Верочка как-то незаметно для всех нас служила им, никогда ни на что не жалуясь, ни чем не возмущаясь, ни с кем не ссорясь. Всегда просто и скромно одета, в карманчике — молитвослов.
Однажды, зимним вечером мы возвращались домой вместе, ехали в трамвае, народу было мало. «Я какое-то время не смогу работать, — сказала Вера.- У меня обнаружили рак, вскоре надо будет делать операцию. Смотри!» И она кончиком пальца приподняла верхнюю губу, чтобы я смогла увидеть на десне характерные признаки смертельного заболевания. Что сказать ей в утешение? Моё сердце оборвалось и заныло. Милая, возлюбленная сестричка наша, как же такое с тобой произошло!…
Верочке удалили половину верхней челюсти. Когда её из реанимации привезли в палату, мы готовы были приступить к уходу за ней. Она категорически отказалась от помощи, уверяя нас в том, что в состоянии сама о себе заботиться: встала, привела себя в порядок, причесалась, прошлась по палате, потом шприцом через зонд ввела в себя пищу. Она не могла говорить без верхнего нёба, писала в блокноте то, о чём хотела сказать. Но о главном выразительные Верочкины глаза говорили без слов. Она надеялась на нашу любовь. В ней была несомненная вера в то, что по молитвам сестёр Бог помилует и исцелит её.
Через две недели Верочку выписали из больницы, и она стала готовиться к протезированию. Врачи не говорили об отрицательной динамике развития заболевания, и мы стали успокаиваться, обмениваясь с Верочкой sms-сообщениями, часто удивляясь её силе воли, выносливости и терпению, зная то, какие страдания доставляют ей последствия облучений.
Почти в то же самое время со Святой Земли из Горнего монастыря привезли в Москву с диагнозом онкология ротовой полости и прооперировали инокиню Дарью, удалив ей нижнюю челюсть. Наши сёстры приступили к уходу за ней. Пост был круглосуточным и очень тяжёлым. Через пять месяцев после неутолимых мук, постриженная в схиму инокиня Дарья, теперь уже схимонахиня Серафима, отошла ко Господу.
Верочка к тому времени закончила протезирование и научилась говорить заново. А осенью вернулась к работе в Сестричестве. Наверное, она как-то изменилась внешне, но это было неважно. По-прежнему, на меня смотрели удивительной красоты глаза, полные любви и света. По желанию Верочки стать монахиней, Господь дал ей шанс умереть для мира. С таким заболеванием главным в жизни становится только одно — предстоящая встреча души с Богом. Душа учится омываться от греха покаянием и молиться, надеясь на одного Господа. Очищенное страданием Верочкино сердце теперь стучится только Богу. И когда она приходит к онкологическим больным, у неё находятся слова утешения, слова Веры.
Евгения Трошина.
Евгения Трошина: «Мариша «.
Она подошла ко мне и сказала: «Я никогда не смогу стать настоящей сестрой милосердия. Наконец, я это поняла». И заплакала навзрыд, как несчастный ребёнок… Отучившись несколько месяцев на курсах сестёр милосердия, Мариша приняла решение — попрощаться.
И мы пошли с ней в наш больничный храм. Победоносный весенний луч сиял у иконы Спасителя, и птичий хор в высоких сводах пел Ему хвалебные песнопения. В храме было пусто, только свечи горели пред иконами, да благочестивая инокиня стояла у окна и читала псалтирь. Мы сидели на лавочке, в притворе, и Мариша, всхлипывая, говорила: «Я не достойна, я не имею права становиться сестрой милосердия. Простите, что только теперь говорю об этом. И занятия, и сёстры на курсах мне очень нравятся, но я сама не соответствую. Я могу подвести. Глядя на меня, станут плохо думать об остальных. Я не хожу в церковь, не исповедуюсь, не причащаюсь, я давно и тяжело больна: у меня группа инвалидности… и неблагополучная семья. И потом, я курю, и, наверное, никогда не смогу бросить»…
Великим постом впервые исповедалась и причастилась, продолжала посещать занятия и в начале лета вместе со всеми своими однокурсницами она была торжественно посвящена в крестовые сёстры милосердия.
Мне всегда нравились её думающие, умудрённые нелёгкой жизнью, глаза, простосердечие и детская искренняя доверчивость. И главное, что очень располагало к ней — это её отчаянное стремление вырваться из замкнутого круга одолевающего горя, победить с помощью Божией жизненные невзгоды и свой мучительный недуг. Господь подарил её сердцу спасительную надежду на то, что делами любви и милости к ближним, таким же несчастным страдальцам, как она, можно исцелиться и спасти душу. Вместе с надеждой появились силы.
В августе было организовано Сестричество, и я поехала на первый в его истории вызов к больной пожилой женщине. Уважаемый в обществе и очень обеспеченный сын привёз меня к своей матери с просьбой сделать для неё все возможное и поскорее уехал. В однокомнатной квартире, на девятом этаже, обитала женщина, практически потерявшая свой человеческий облик, почти одичавшая. Пол был покрыт слоем кала и мочи, в кучах гниющего, зловонного тряпья и хлама копошились черви, в холодильнике гнила какая-то пища. Истощённая женщина стояла в ванной комнате у корыта и стирала на железной дореволюционной тёрке какую-то вещицу… От непереносимого запаха и от всего увиденного было только одно желание — бежать. Но Лилия Васильевна спокойно посмотрела на меня и спросила: «Вы с какой планеты? Ко мне часто прилетают инопланетяне, поговорю с ними и не так страшно. А то крыс тут у меня полно»… Я похолодела и присела на табурет, потом стала лихорадочно думать, что делать и с чего начинать. Безнадёжная онкология и острое психическое расстройство. Сёстры соберутся только к концу лета. Я надела бахилы, резиновые перчатки, и тут зазвонил сотовый: «Это — Марина. Может, моя помощь нужна?»…
В квартире был наведён порядок, всё перемыли, перестирали, стали готовить свежую пищу, пригласили врачей. Но, главное, Мариша стала жить с Лилией Васильевной и, просто, разговаривать с ней, возвращая её в мир здоровых представлений об окружающем мире и о ней самой. Позже помогать стали ещё несколько сестёр. Мы отказались от применения серьёзных психотропных лекарств, рекомендованных врачом, но, зато, стали приглашать в дом священника, который служил молебны о здравии, пособоровал и несколько раз причастил больную. Сын стал приезжать почти каждый день, чтобы навестить мать. Через полгода Лилия Васильевна мирно отошла ко Господу, напутствуемая Святыми Христовыми Тайнами.
Просьбы о помощи поступали в Сестричество одна за другой. Однажды, я преткнулась об одну из них, не отваживалась брать на патронаж больного одиннадцатилетнего мальчика, с окончательно неустановленным диагнозом, с болезнью, название которой врачи так и не определили. Он заболел в одночасье: будучи верующим, не по годам образованным и развитым, совершенно здоровым человеком, вернулся как-то с прогулки и слёг, отказываясь от пищи, быстро теряя в весе и испытывая сильнейшие головные боли. Симеон был помещён в инфекционную больницу, в изолированный бокс. Матери у него несколько лет назад не стало. Растерянные от горя отец и дедушка просили о помощи: мальчика нельзя было оставлять одного без присмотра. Круглосуточный неотступный пост, неизвестная докторам инфекция. Но на очередном совещании я всё-таки рассказала сёстрам об этом случае и о том, что не отваживаюсь принять решение: у большинства сестёр — семьи, дети, слабое здоровье… Молчание и, вдруг, Маришин голос, слабый, нерешительный: «Если бы мне позволили, я бы хотела… Мне надо… жаль мальчика». Уже на следующий день она была рядом с несчастным ребёнком. Она не отходила от него ни на минуту, пытаясь кормить и, терпя при этом, его душераздирающие крики от непереносимой головной боли. На помощь Марише потянулись сёстры, и когда Симеона через месяц перевели в хоспис, группа милосердия состояла из одиннадцати человек, которые в течение недели меняли друг друга у постели ребёнка до последнего дня его страдальческой кончины.
Мариша неоднократно порывалась уйти, оставить работу в Сестричестве. Но всякий раз, в течение уже нескольких лет, она оказывается там, где труднее всего, рядом с теми, для кого становится родной и необходимой в самые важные минуты, когда вопрос стоит о жизни или смерти. Мариша борется за жизнь своих больных, преодолевая, прежде всего себя, старается быть христианкой не на словах, а на деле. Недавно она сказала мне, заливаясь румянцем: «Боюсь радоваться, но, кажется, с помощью Божией я наконец-то бросила курить…»
Мы стоим пред иконой святого великомученика и целителя Пантелеимона и собираемся петь ему акафист вместе со всеми нашими сёстрами.
Евгения Трошина.
Маргарита Пузанова: о книге «Святая мученица Российская Великая княгиня Елизавета Федоровна» Автор — Любовь Миллер
Хочу сказать несколько слов о книге, которую я только, что закончила читать — «Святая мученица Российская Великая княгиня Елизавета Федоровна» (автор Любовь Милер). Что меня особенно поразило и осталось в памяти?
В одном из своих писем брату Эрнесту, матушка Елизавета пишет о том, что каждый человек нуждается в идеале, стремлению к которому он должен посвятить всю свою жизнь.
На вопрос брата, какой у неё идеал, Елизавета Фёдоровна ответила, что она сама хотела бы быть идеальной женщиной, но это очень труднодостижимо, так как надо уметь всё прощать.
Не могу выразить словами, как до глубины души, до какой степени меня поразило то, что матушка Елизавета своими же собственными руками на мостовой собирала разорванное взрывом бомбы тело, окровавленные кусочки её любимого мужа. Великий князь Сергей погиб в результате террористического акта 18 февраля 1905 года. Какую же надо иметь силу духа, чтоб быть на это способной?
Не менее поражает и то, что через несколько дней матушка Елизавета посетила в тюрьме исполнителя этого зверского злодеяния.
«… Когда он увидел её… он спросил: «Кто Вы?» — «Я — его вдова, — ответила она. — Почему Вы его убили?» — «Я не хотел причинить Вам вред,- сказал он. — Я видел его несколько раз в то время, когда имел бомбу наготове, но Вы были с ним, и я не решился его тронуть». — «И Вы не сообразили того, что меня убили вместе с ним?» … Целью визита матушки Елизаветы было: сказать узнику то, что её дорогой супруг и она прощают его и, если он раскается, она попросит Государя о помиловании. Он не раскаялся, но она всё равно попросила о нём Государя и получила отказ.
В жизнеописании Великой княгини Елизаветы Фёдоровны есть множество поразительных моментов, заслуживающих подробного рассказа. Это и счастливая семейная жизнь, и устройство Марфо — Мариининской обители милосердия, и ужас революционных гонений, и, конечно же, сама мученическая кончина святой преподобномученицы Великой Княгини Елизаветы Фёдоровны. Настолько она была необыкновенным человеком, необыкновенной женщиной. Да простит меня матушка Елизавета, если я что-то не так о ней сказала! В основу книги положены письма Великой Княгини.
© Маргарита Пузанова 2010 г.
Галина Романова: Как отвечать на вопросы инославных и иноверных людей.
«… Благословляйте гонителей ваших; благословляйте, а не проклинайте … Радуйтесь с радующимися и плачьте с плачущими … не высокомудрствуйте … пекитесь о добром перед всеми человеками … будьте в мире со всеми людьми. Не мстите за себя … если враг твой голоден, накорми его; если жаждет, напои его … побеждай зло добром …» ,
«… Иисус Христос сделался служителем для обрезанных — ради истины … для язычников — из милости…».
Апостол Павел, гл.12, 15, Послание к Римлянам.
Не редко на наших занятиях возникают вопросы сестер относительно того, в какую форму облечь ответы и как отвечать на вопросы инославных и иноверных людей, таких как брахманистов, которые практикуют йогу и верят в реинкорнацию, иеговистов, пятидесятников и т.п. людей с иными представлениями о жизни и вере человека.
Когда мы начинаем вести разговор с любым человеком, нас воспринимают по двум критериям, это как мы говорим, и что мы говорим. Обычно эти формы перемешиваются и человека воспринимают в целом, складывая о нем общее впечатление.
Для нас сестры, как для будущих служителей слова Божия, это слово имеет особое значение. Наше слово в первую очередь это помощь. Помощь физически больному и немощному человеку, вдове и сироте. Помощь и окормление не проповедью, а в первую очередь истинным действием милости и любви к ним. И для нас важнее, не что мы говорим, а как мы это делаем, как мы обрабатываем раны, как мы ухаживаем, как мы одеваем, как мы питаем, как мы принимаем, как мы улыбаемся, и даже как мы двигаемся, т.е. соответствует ли наш внешний образ нашему внутреннему, духовному состоянию, и есть ли в нас истинная любовь и милосердие. Эти вещи очень чувствуются окружающими нас людьми и особенно противниками веры христовой, которые используют наши недостатки, превращая их в свое оружие против нас самих. Апостол Павел в своем Первом послании к Коринфянам, гл.13, пишет «…Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; все покрывает, всему верит, всего надеется, все переносит…». Эти слова как нельзя лучше показывают и объясняют нам как именно мы должны все делать и говорить.
Можно посмотреть на проблему общения с другой стороны, разобрав ее виды и формы, такие как «монолог», «диалог», «разговор», «беседа», «убеждение», «спор», «доказательство» и «дискуссия». Других форм в природе не существует.
«Монолог» — вид речи, совсем или почти не связанной с речью собеседника ни в содержательном, ни в структурном отношении, самобеседование // Издание 1969-1978г.г. 2001 «Большая Российская энциклопедия».
«Диалог» — разновидность языка, реализующаяся в процессе непосредственного общения между собеседниками и состоящая из последовательного чередования реплик. К основным языковым особенностям Диалога относятся: обилие вопросительных и побудительных предложений среди стимулирующих реплик, наличие повторов и переспросов в реагирующих репликах, их синтаксическая неполнота, компенсируемая за счёт предыдущего высказывания // Издание 1969-1978г.г. © 2001 «Большая Российская энциклопедия».
«Разговор» – словесный обмен мнениями // Современный словарь русского языка, 2001, Норинт.
«Беседа» – неторопливый, взаимный, разговор, общительная речь между людьми // Даль В.И., издание 1863-66 г.г.
«Убеждение» – уверение, приведение доказательств истинности своих слов // Современный словарь русского языка, 2001, Норинт.
«Спор» — не соглашаться, опровергать, оспаривать, быть противного или иного мнения, доказывать свое, прекословить //
Даль В.И., издание 1863-66 г.г.
«Доказательство» – подтверждение истинности чего-либо неопровержимыми фактами и доводами // Современный словарь русского языка, 2001, Норинт.
«Дискуссия» — (от лат. discussio — рассмотрение, исследование) публичное обсуждение, рассмотрение, исследование какого-либо спорного вопроса // Издание 1969-1978г.г. 2001 «Большая Российская энциклопедия».
Из перечисленных словарных значений этих понятий получается, что диалог в форме беседы является единственно допустимой для нас формой общения, с неторопливой, взаимной, это слово необходимо подчеркнуть, взаимной, передачей мнений.
Ни нравоучения, ни доказательства, ни публичная дискуссия, ни спор, в которых нет ни любви, ни смирения, ни терпения, и тем более уважения к Вашему оппоненту, не смогут тронуть сердце человека, который в первую очередь является ЧЕЛОВЕКОМ, как мы все знаем созданным по образу Божьему, а потом уже состоит из статуса, предпочтений, убеждений и т.п., Тем более, что опыт священнослужителей показывает, что человек прислушивается, слышит и понимает только те слова и доводы, через которые сам прошел и опытно познал некое действие благодати на себе и своих близких.
Стараясь отвечать человеку на его вопросы спокойно, с терпением и улыбкой, через внешний кроткий образ, мы сами поймем, готовы ли мы к разговору о вере. Главный наш меч – добро, дух смиренный и кроткий, соответствующий нашему внутреннему миру. Любому человеку приятно, когда его называют ласково, не Сашка, а Сашенька, не Машка, а Машенька, я не имею ввиду заискивание, а искреннее доброе отношение к человеку как к образу Божьему.
Так давайте сестры сначала учиться как разговаривать, начиная между собой, между нами, сестрами, с нашими преподавателями, ближними в Храме, домашними, внутри нашей православной церкви, а потом, набравшись опыта, перейдем к разговору о чем говорить с иноверными, инославными людьми и атеистами.
Спаси вас всех Господь сестры! Ангела — Хранителя!
© Галина Романова 2009 г.
Истории в лицах. Сестры милосердия.
Сестры милосердия в белых полуапостольниках и фартуках кажутся нам сегодня пережитком прошлого. Однако и сегодня находятся те, кто готов помогать больным людям по велению своего сердца. Мы задали одинаковые вопросы четырем женщинам из Сестричества в честь Святого великомученика и целителя Пантелеимона. Что они думают о своей работе, ее трудностях и плодах?
Татьяна Румянцева, 44 года
Повар в посольстве Венгерской республики.
— Почему вы решили стать сестрой милосердия?
— Началось с того, что мой духовник убедил меня пойти на патронажные курсы сестер милосердия. Там как раз набирали группу. Учиться я согласилась, и ходила на занятия с большим интересом. Но на этом все и закончилось.
Я даже долгое время не забирала свой диплом об окончании курсов. Постоянно мешали работа и повседневные дела. Да и не представляла я себя в роли сестры милосердия, честно говоря.
Только через два года, когда Главная сестра Сестричества предложила мне поухаживать за одним из пациентов 67-й больницы, я смогла согласиться, но на «задание» шла с тяжелым сердцем. Думала, что ничего у меня не выйдет, не мое это. Но, начав помогать людям, я искренне полюбила это непростое занятие.
— С какими сложностями пришлось столкнуться в начале работы?
— Я по натуре очень брезгливый человек, к тому же плохо переношу резкие запахи. А тут мне пришлось столкнуться со всеми проблемами ухода за тяжелыми, чаще всего лежачими пациентами. И не скажу, что мне сразу удалось перебороть себя. Но в какой-то момент перестаешь обращать на это внимание. Потому что положительные эмоции, которые я получаю от работы, перевешивают.
— Как относятся окружающие к такому занятию?
— По-разному. Конечно, родные и близкие друзья знают о том, что я стала сестрой милосердия. И я им всегда рассказываю о своей «второй работе». А вот со знакомыми стараюсь не вдаваться в подробности и говорю о Сестричестве в двух словах. Мне кажется, не все меня поймут.
— Расскажите о самом запоминающемся случае из практики.
— Совсем недавно я ухаживала за одним пожилым человеком, которого звали Александр Арсентьевич. У него были серьезные проблемы со здоровьем, и он не мог даже встать. Приехав к нему домой в первый раз, меня впечатлило его спокойствие и умиротворенность духа.
За все время нашего общения он ни разу не пожаловался на то, что ему больно или тяжело, не сказал ни одного резкого слова. Мне оставалось только удивляться, как у него хватало сил. Он даже жену старался подбадривать: мол, потерпи, я скоро умру.
— Что дает вам помощь людям?
— Когда бескорыстно и от души ухаживаешь за человеком, он в ответ платит тебе благодарностью и теплом. И это дарит мне силы и энергию для всех моих рутинных дел. Стоит мне пару раз в неделю прийти в больницу к нашим подопечным, и все остальное время я испытываю колоссальный духовный подъем.
— Отражается ли на повседневной жизни то, что вы являетесь сестрой милосердия?
— Конечно! Я сама замечаю, что стала более терпима со своими родными. Когда видишь подлинное горе, уже не размениваешься на какие-то мелкие склоки, ругань, споры. Стараешься все прощать людям и любить их.
Елена Фомина, 49 лет
Инженер
— Почему вы решили стать сестрой милосердия?
— Когда дети подросли, поступили в институты, жизнь показалась пустоватой, что ли. А мне хотелось кому-то помогать, заботиться. Так появилась идея ходить в 67-ю больницу, ухаживать за пациентами. Ничего особенно я сначала не делала. Ведь иногда достаточно просто выслушать человека. И ему уже становится легче.
Но со временем мне стало не хватать медицинских знаний — и системного взгляда на христианство, чтобы беседовать с людьми. И я пошла учиться на патронажные курсы сестер милосердия. А потом пришла в наше Сестричество.
— С какими сложностями пришлось столкнуться в начале работы?
— Мне случается работать с разными людьми. Не все пациенты спокойные и благостные, бывают сварливые, недовольные всем на свете и просто озлобленные.
Ухаживаешь, ухаживаешь за кем-то, а он только ворчит и ругается. В таких ситуациях поначалу было сложно сохранять самообладание. Но я научилась перебарывать себя — и проявлять терпение даже к неприятному мне человеку.
— Как относятся окружающие к такому занятию?
— Дети меня полностью одобряют. Дочь даже пошла учиться в медицинский институт. И я думаю, что чем-то повлияла на ее выбор.
— Расскажите о самом запоминающемся случае из практики.
— Помню, я ухаживала за графиней, звали ее Татьяна Прокофьевна. Родилась она в 1915 году и прожила удивительную судьбу. Пока я приходила помогать ей, она рассказывала мне про свою жизнь, про революционные годы, Великую отечественную войну, описывала быт старой Москвы. Это был самый увлекательный в моей жизни экскурс в родную историю!
Интересно, что Татьяна Прокофьевна сама в 60 лет стала сестрой милосердия при Марфо-Мариинской обители. И, видимо, поэтому Бог и ее не оставляет в старости.
— Что дает вам помощь больным людям?
— Я чувствую, что, когда начинаешь заботиться о других, Господь заботится и о тебе. Как только я стала сестрой милосердия, у меня дома все наладилось: дети учатся, я занимаюсь любимым делом. И это дарит мне умиротворение.
— Отражается ли на повседневной жизни то, что вы являетесь сестрой милосердия?
— Да, начинаешь внимательнее относиться к людям вокруг. Я, например, стараюсь никогда не проходить мимо лежащего на улице человека. Всегда вызываю скорую, с мобильного телефона сделать это ничего не стоит. А у человека, может быть, инсульт случился, и ты ему жизнь спасешь.
Иногда, правда, бывают и забавные случаи. Один раз куда-то ехали с дочерью, видим, мужчина упал. Мы бросаемся к нему со всех ног, и в один голос спрашиваем: «Вам плохо?». А он нам: «Да нет, мне хорошо… Поскользнулся вот, сейчас встану».
Александра Зябрева, 23 года
Студентка, будущая специальность – компьютерное программирование.
— Почему вы решили стать сестрой милосердия?
— Мне кажется, я с детства испытывала стремление помогать людям. Жить не только для себя, но и быть чем-то полезной другим. Поэтому я еще на младших курсах института стала работать в волонтерском движении и заботиться о детях-сиротах.
В больнице, где мы трудились, мне посоветовали пойти учиться на курсы сестер милосердия при Сестричестве в честь святого великомученика и целителя Пантелеимона. Окончив обучение, я поняла, что не вижу свою жизнь без «практического» милосердия.
— С какими сложностями пришлось столкнуться в начале работы?
— Поначалу немного мешал возраст, особенно когда приходилось ухаживать за лежачими пациентами. Увидев меня впервые, они не верили, что такая молодая девушка может им чем-то помочь. Да и я была еще неопытная, сильно переживала, если вдруг что-то не получалось.
— Как относятся окружающие к такому занятию?
— С большим интересом. Я всегда рассказываю близким о своих подопечных. Правда, подруги поначалу удивлялись, говорили, что не представляют меня в этой роли. Для многих из них сестры милосердия — что-то архаичное. Они и не знали, что сегодня еще есть такие люди. Но, глядя на меня, некоторые искренне проникаются, спрашивают, как мы работает, как можно к нам попасть.
— Расскажите о самом запоминающемся случае из практики.
— В самом начале своей работы я ухаживала за одной схимонахиней. Это был очень непростой, даже капризный человек. Постоянно меня попрекала: не то сделала, не туда поставила, не так положила. И я даже начала унывать. Думала, что неправильно все делаю, ничего у меня не получается.
А потом вдруг моя пациентка изменилась, даже прощения у меня попросила. Благодарила, что я ее терплю и ухаживаю за ней. Ее поступок меня очень впечатлил. Я поняла, что к каждому человеку надо относиться с любовью. И ни в коем случае не злиться, а постараться потерпеть.
— Что дает вам помощь больным людям?
— Я чувствую, как это ни пафосно звучит, что живу не напрасно. Что работаю не просто ради денег, новой кофты, похода в кино, а занимаюсь действительно возвышенным, богоугодным делом. Мне кажется, в современном мире многим молодым людям не хватает такой осмысленности.
— Отражается ли на повседневной жизни то, что вы являетесь сестрой милосердия?
— Я стала более серьезной, сдержанной. Больше не пререкаюсь ни с родителями, ни с посторонними. Не вступаю в ненужные споры, даже если знаю, что права. Лучше сказать человеку доброе слово, как-то утешить его.
Елена Чернухова, 49 лет.
Администратор в Государственной Думе
— Почему вы решили стать сестрой милосердия?
— После работы я часто заходила в храм в честь святого великомученика и целителя Пантелеимона при Центральной железнодорожной больнице. Там же находилось училище сестер милосердия, где занимались молодые девушки. Глядя на них, мне тоже захотелось как-то помогать ближним. И вдруг священник предлагает пойти на курсы патронажных сестер милосердия. Конечно, я с радостью согласилась.
— С какими сложностями пришлось столкнуться в начале работы?
— Поначалу было очень непривычно, даже страшно. Ведь я никогда не занималась уходом за больными и судила о Сестричестве только с внешней стороны. Но благодаря поддержке остальных женщин мне удалось освоиться.
— Как относятся окружающие к такому занятию?
— К сожалению, коллеги на работе меня не понимают. Поэтому я стараюсь им особенно ничего не рассказывать о Сестричестве. Поначалу были сложности и с сыном. Он тоже не во всем одобряет мою работу. Но, я думаю, со временем привыкнет.
— Расскажите о самом запоминающемся случае из практики.
— Первый мой подопечный был, наверное, одновременно самый трудный и самый важный и ценный. Я ухаживала за достаточно известным священником, отцом Виталием. Он не мог ходить, поэтому приходилось в полном объёме ухаживать за ним.
Но, несмотря на тяжелую и сложную работу, я получила возможность общаться с уникальным человеком. Беседы с ним сильно повлияли на меня, на мое отношение к жизни.
— Что дает вам помощь больным людям?
— Работая в Сестричестве, помогаешь не только нуждающимся в поддержке, но и самому себе. Учишься сдерживать гордыню, прощать обиды, не давать воли гневу. И когда это хоть частично удается, возникает свет и радость в душе.
— Отражается ли на повседневной жизни то, что вы являетесь сестрой милосердия?
— Несомненно. Становишься терпеливее, спокойнее. Да и будничная жизнь в сравнении с работой сестры милосердия кажется серой и скучной. Я чувствую, что помощь людям гораздо важнее того, чем я занимаюсь по долгу службы.
Сестра М.: Я долго сомневалась в своём выборе и всё время думала о том, что не справляюсь, что ничего не получается, как следует, что не достойна звания сестры милосердия, что не имею крепкой веры и любви к больным. Я страдала и пугалась, если в душе появлялись раздражение и нетерпение во время работы с больными. Иногда руки опускались, и хотелось всё бросить: и работу сестрой милосердия, и этих больных, и бежать из Сестричества и даже из Церкви. Но проходил день – два, или только час – другой, и я понимала, от кого такие настроения и мысли. И душа возвращалась к Богу, как блудная дочь. Потому, что без Спасителя нашего Иисуса Христа нет и спасения. Что там, где нет Бога, там – сплошной ад. А Сестричество наше – это не широкий путь, а узенькая тропиночка, по которой я ещё не научилась ходить, всё спотыкаюсь и падаю, но очень надеюсь, что с помощью Господа, научусь по ней идти. Поэтому стараюсь не пропускать ни одного чтения акафиста святому великомученику и целителю Пантелеимону, ни одного семинара, ни одной встречи сестёр. Тем более, что все наши собрания в Сестричестве не только поучительны, но и интересны. На этих встречах я чувствую такое тепло, которое способно растопить мою замёрзшую, я бы даже сказала — оледеневшую душу.
«Служение сестры милосердия — следование за Христом»…
Интервью с Главной сестрой Сестричества в честь святого великомученика и целителя Пантелеимона Евгенией Гарриевной Трошиной.
«Если кто хочет идти за Мною, отвергнись себя, и возьми крест свой, и следуй за Мною» (Лк.9,23)
Вопрос:
Какова цель служения сестры милосердия?
Ответ:
Цель и насущная потребность каждой христианской души — стяжание спасительной благодати Божией. И каким же трудным может показаться путь к этой высокой цели, подчас недостижимой для грешного человека! Но Господь Иисус Христос указывает нам дорогу. Это – милосердное служение людям, призывающим нас на помощь: «Блаженны милостивые, ибо они помилованы будут» (Мф. 5:7).
Долг каждого христианина — посещать больных. Это заповедано нам Господом: «Приидите, благословенные Отца Моего, наследуйте Царство, уготованное вам от создания мира: ибо Я был болен, и вы посетили Меня» (Мф. 25:34-36). Все сестры милосердия говорят о том, каким близким становится Господь, когда дежуришь у постели тяжелого больного, потому, что усердно ухаживая за больными в больнице или на дому, сестра милосердия приобретает смирение, терпение и любовь. Но человек сам по себе не может достичь совершенства, к которому стремится. И, в то же время, может всё с помощью Божией (Фил. 4:13).
Вопрос:
Какие существуют признаки того, что христианка готова служить больным? Всем ли желающим это по силам?
Ответ:
Бескорыстие, смиренномудрие, жертвенность, требовательность к себе, стремление жить на деле по-христиански, умение слушать и слышать, сочувствовать и сострадать, специальные знания и умение оказывать квалифицированную медицинскую помощь, благоговение пред человеком, как пред образом Божиим – вот те основные признаки, по которым можно судить о готовности послужить больным в качестве сестры милосердия. Но кто из нас решится похвалиться всеми этими добродетелями? Однако, это вовсе не означает того, что, если нет тех или иных необходимых качеств или знаний, то и за дело браться не стоит. У самого человека должна быть потребность в подобном служении, должно быть чувство благодарности, желание угодить Богу. Жить по-христиански и хранить веру, конечно, не просто, но каждому по силам.
Вопрос:
Как должна жить сестра милосердия, чтобы стяжать мужество и смирение? Что значит жить по-христиански?
Ответ:
Отвечая на этот вопрос, хочется вспомнить Евангельскую притчу о человеке, нашедшем жемчужину, который продал все, что имел, и купил её, то есть, отвергся себя и последовал за Христом. В этом поступке – мужество. Мужество души зависит от образа жизни. Так нецеломудренный человек не может быть мужественным. А без мужества как распознаешь в своей душе болезнь? Если сестра милосердия видит свои собственные грехи и приносит плоды покаяния, тогда и другому больному человеку, ближнему своему, может она помочь. Сестра милосердия, когда осознаёт свое духовное бессилие, тогда все более полагается на Господа, и все менее на свои дела, даже добрые, и просит в своих молитвах: Господи, спаси, помоги, без Тебя Спасителя моего, погибаю. Когда она видит немощь другого, тогда не может уже осуждать или отворачиваться, тогда приходит понимание, сострадание, молитва за больного, как за родного по немощи и болезни духовной. Это и есть помощь смиренного сердца.
Воля Божия в том, чтобы человек исполнял заповеди. В Евангелии Господь указывает на суть этих заповедей: «Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим и всею душею твоею и всем разумением твоим: сия есть первая и наибольшая заповедь; вторая же подобная ей: возлюби ближнего твоего, как самого себя» (Мф. 22:37-39). Чтобы относиться к человеку как к своему ближнему, возлюбить его, сестра милосердия старается видеть образ Божий в каждом человеке, учится с благоговением относиться к каждому больному. Преподобный Симеон Новый Богослов говорит: «Тщательное исполнение заповедей Божиих учит человека его немощи». Жить по-христиански – жить по заповедям и учиться своей немощи.
Вопрос:
Когда уход за больным приносит сестре милосердия духовную пользу, а когда не может быть спасительным?
Ответ:
Если всегда и во всём принимать и руководствоваться Христовыми заповедями без лукавства, то благодать Божия помогает, наставляет, учит всему доброму. Служение ближним губительно лишь в том случае, если сестра гордится своими трудами, жертвенностью и не борется со своим тщеславием. Но, как же оно спасительно, если совершается по доброй воле, бескорыстно, с верой и благоговением, когда сестра милосердия прилагает труд и смиряется!
Вопрос:
Как Вы думаете, что важнее в служении сестры милосердия – слово или дело?
Ответ:
Апостол Иаков восклицает: «Что пользы, братия мои, если кто говорит, что он имеет веру, а дел не имеет? может ли эта вера спасти его? Если брат или сестра наги и не имеют дневного пропитания, а кто-нибудь из вас скажет им: «идите с миром, грейтесь и питайтесь», но не даст им потребного для тела: что пользы? Так и вера, если не имеет дел, мертва сама по себе» (Иак. 2:14-17). Работа сестры милосердия в Сестричестве неразрывна с твёрдой верой и деятельной любовью.
Вопрос:
Терминальный период в жизни больного: что становится главным в работе сестры милосердия?
Ответ:
Человек для спасительного слова более всего открыт в час смертный. К сожалению, большинство из нас только в последний свой час задумывается о смерти, о цели и смысле прожитой жизни, о загробной участи души. И как важно не с отчаянием, но с верой и надеждой, с покаянием предстать пред Богом живым! Когда сестра милосердия все свои знания и силы употребляет на то, чтобы больной выздоровел, верит в его исцеление, сердце больного это чувствует и может открыться для благодати Божией. Это – главное. Для больных, которые ни разу не исповедовались и не причащались, встреча с сестрой милосердия, а потом и со священником бывает необходимой и даже решающей: многие находятся в состоянии уныния, депрессии, имеют ощущение ненужности; больных не только телом, но и душой, заставляют о многом задуматься их болезни. Сестра милосердия знакомит с основами веры, утешает скорбящего, наставляет заблудшего, некоторых готовит к переходу в вечность. Тяжело больной человек может отчаяться, и тогда Благовестие о Христе затепливает огонёк надежды, веры, человек оживает и может впервые в жизни открыть свою душу Богу, принять Его.
Вопрос:
С какими трудностями может сталкиваться сестра милосердия в своей работе с больными?
Ответ:
Нужно быть готовой к тому, что не все её будут понимать, принимать, что можно столкнуться с равнодушием, неверием, насмешками, злобой, клеветой. Бывают глухие – надо кричать. Бывает им надо высказаться – надо выслушать. Часто, кроме боли ничего не чувствуют – надо как-то постараться облегчить эту боль, иногда необходимо молча посидеть рядом с больным, мирным сердцем молясь о нем Богу. Не должно быть внутренней суеты, агрессии, нетерпения, раздражительности, чтобы больной почувствовал, что ты не спешишь, что он в этот момент для тебя важнее всего в жизни, чтобы почувствовал твоё искреннее желание помочь ему. Всё время, которое сестра милосердия посвящает больным, учит её интересы ближнего предпочитать своим, а, значит, воспитывать в себе верность Богу.
Вопрос:
Вы ухаживаете только за православными больными? Как реагируют на появление в больничной палате сестры милосердия люди не верующие или других верований?
Ответ:
Господь никогда не нарушает свободы человека, действует во спасение наше смиренно. Потому и мы не навязываем ни веры, ни представлений, ни убеждений. Люди сами откликаются, благодарным сердцем. Все больные, поступающие на патронаж, драгоценны для нас, потому что каждая встреча – это порученный Богом крест веры, надежды и любви.
Подготовила Евгения Агафонова.
Вера Азарова: «Работала в государственном учреждении и думала всё время о том, что душа моя тоскует по хорошим делам, полезным для конкретных людей. Стала ходить в больницу к брошенным детям, потом окончила курсы патронажных и требных сестёр милосердия, и теперь езжу к больной женщине, которая нуждается в моей помощи».
Юлия Парочкина: «Если мы называемся христианами, то должны жить по-христиански, подражая Господу. Служение сестры милосердия преображает душу, очищает сердце от грехов. Ухаживая за больными, мы имеем возможность творить дела милосердной любви. В этом – неоскудевающая радость и благодарение Богу!»
Елена Фоломина: «Когда созрело в душе решение посвятить себя служению людям в качестве сестры милосердия, было большое воодушевление. Я к своей больной летела, как на крыльях. Потом были дни усталости, осознание несения креста и молитва Богу о помощи … Но чувство близости Спасителя было всегда, когда душа, превозмогая искушения, смирялась. Думаю, это и есть – счастье».
Светлана Сергунина: «Я всю жизнь искала себе применение, искала себя. Теперь я на месте, душа успокоилась. Быть сестрой милосердия очень ответственно и требует постоянного внутреннего напряжения. Но частая исповедь и благодать Святого Причащения придают силы и терпение».
Лариса Шамукова: «Моя патронажная больная сказала: «Какую важную вы делаете работу, ведь, так много больных людей, и все нуждаются в помощи!» И я подумала: « Вот через несколько лет я окончу медицинский институт и буду приходить к своим больным на полчаса, чтобы осмотреть и назначить лечение, и не будет у меня времени, как сейчас, чтобы поговорить с ними, скрасить их одиночество, проявить свою о них, часто совсем беспомощных, сердечную заботу, … и стало почему-то грустно. Сестра милосердия – она, как ангел утешающий, дарящий надежду».
Юлия Самошкина: «Время сейчас жестокое. Людям некогда заниматься друг другом, заняты все в основном своими собственными проблемами. А сестра милосердия, забывая о себе, оказывает посильную поддержку и помощь человеку больному, страдающему. И от этого так хорошо, так легко на душе!»
Ольга Степаненко: «Милосердие – это когда твоё сердце, душа откликаются на чужое горе, болезнь. Находясь в атмосфере сложных человеческих взаимоотношений, трудно говорить о чём-то высоком, неземном. Служение сестры милосердия – это проповедь не словом, а делом. Каждый, кто причастился этому служению, отдавая свои силы ради Спасителя, приобретает сокровища духовные и следует за Христом».
Екатерина Ковалёва:
«Когда Господь позовёт, уже ничто тебя не удержит. Мне мама говорит, что ты ходишь в больницу, молодая, замуж надо выходить, пошла бы погуляла! И не знает она, что если я не буду ходить в больницу, то умру. Вся моя вера превратится в пустые фразы, если я не буду стараться сделать что-нибудь доброе для людей во Славу Божию!»
Татьяна Румянцева: «Конечно, ещё далеко мне до сестры милосердия, которой надлежит быть. Но я молюсь Богу и прошу Его о помощи. Работа в Сестричестве даёт мне шанс стать лучше, спасти свою душу».
Священномученик Сергий Махаев о подвиге русских сестёр милосердия. В Швейцарии, в городе Лозанне, в приюте для больных детей служила сестрой милосердия русская красавица, светлейшая княжна Ливен: редкой доброты, кротости, сердечности, глубоко верующая, вся не от мира сего.
Холодным весенним днём, озябнув, подошла она с ребёнком на руках к камину, чтобы обогреться. И вдруг не увидела, а почувствовала сзади себя столб пламени. Она поняла, в чём дело, и не думая о том, чтобы тушить, с редким спокойствием быстро направилась к кроватке и положила в неё ребёнка. Потом, опять-таки ни минуты не думая о себе, а только о том, как бы не произвести пожара в палате больных, сестра направилась к выходу и остановилась на сквозняке, рассчитывая, что здесь, на сильной тяге воздуха, все, что есть на ней, быстро сгорит и огонь прекратится сам собой.
Три дня в страшных мучениях умирала сестра. Перед кончиной лицо её просветилось радостью, и она, встав во весь рост на постели, громко сказала: «Господи, как хорошо!»
