02.02.2012
Володька, девятилетний пацанёнок, прятался за материнскую юбку и, выглядывая из-за неё, икал. Немцы сгоняли людей на край села, переходили от дома к дому, поджигая строения и догоняя автоматными очередями тех, кто пытался метнуться в сторону. Немецкие овчарки лаяли, натягивая поводки. Мать, прижав к себе белёсую голову сына, порывисто наклонилась к нему, крикнула: «Беги к лесу, я — за тобой!»… И резко оттолкнула его.
________________________________________
Володька кинулся под покров дыма, плывущего по озябшей траве, и, добежав до леса, взобрался на дерево. Он видел то, как немцы расстреливали его мать и всех, кто стоял рядом с ней, как уезжали грузовики, как горело село. Потом началась облава, и Володька, спасаясь от собак, прятался за осокой, в воде, дрожа от холода и страха. «Потом отец попал в партизанский отряд, после войны — в детский дом. Хроническая простуда, леспромхоз в Карельской глубинке…», — рассказывала Валентина.- «Вот, так мой отец спасся. Если бы мать тогда не вытолкнула его из толпы, то и меня не было бы на свете». И грусть — пронизывающая, как прохлада, на закате солнечного осеннего дня… Озябшими руками она набрасывает на свои плечи пальто, вздыхает: «До конца жизни отец нёс в себе ужас того далёкого дня войны и рано умер от болезни сердца, надорванного в детстве».
Валентина похожа на стройную, скромную берёзку. Светлая, с ясным взором лучистых глаз, улыбчивая, молчаливая, пригожая. В походке, в манерах, в одежде — застенчивость. Во всём её облике живёт чуть приметная, на первый взгляд, но неотступная боль пережитых скорбей. Судьба Валюшина — дорога не простая. Может, потому, что родилась она в хороводе карельских озёр и валунов, глухих полян, пронизанных солнцем, и топких таинственных болот.
Томится душа, тоскует по воздуху неоглядных лесных просторов и тихой воды, по изобилию крепких грибов, здоровых ягод и весёлой рыбы, по запаху безмолвного снега за стенами деревянного родительского дома, по горящей печке, поющей свои огненные песни … Закроет Валя глаза и всплывают в памяти отцовские охотничьи байки, которым счёта не было, и сладкая премудрость добрых книжек, вскормивших сердце деревенской девочки… Вот она, Валюшка, кажется, ещё совсем недавно, стоит перед зеркалом — худенькая, в валенках, в байковом платьице, в стареньком шерстяном платке, на груди запахнутом крест-на-крест и завязанном на спине … Отец работал на погрузчике — схватывал железными челюстями стволы поваленных деревьев и складывал в сторонке или грузил их на тягачи. Мать тоже работала в леспромхозе — лесорубом. На эту каторжную работу они приехали из Белоруссии добровольцами и своего места жительства больше не меняли. Прошлым летом Валентина вместе со своим двадцатилетним сыном отправилась навестить мать, и снова, будто впервые ехала, удивлялась тому, как же это далеко! Из Москвы на поезде до Петрозаводска. Потом пересели на машину, чтобы добраться до дома. И ещё почти сутки крутились колёса автомобиля, а вокруг ни окна, ни крыши, ни души. Если посмотреть мысленным взором ещё дальше, то от родного посёлка до финской границы — всё тот же бескрайний лес на десятки непроходимых километров.
После средней школы Валя оставила мать в родном посёлке и поехала вслед за старшими сёстрами в Москву. Там она, ради общежития и прописки, поступила в профессиональное техническое училище и выучилась на маляра, потом вышла замуж за молоденького лейтенанта милиции — синеглазого, рослого, румяного Анатолия — и получили они небольшую однокомнатную квартиру. А на стройке Вале так и не пришлось поработать, все силы забрала семья — воспитание детей, заботы о муже. Единственную привилегию оставила она для себя: выкраивала свободный час-другой и читала книгу за книгой, испытывая всё больше какой-то необъяснимый духовный голод.
Анатолий мужал и, при этом, ожесточался. Под влиянием своей работы он, казалось, душой каменел, будто разучивался доверительно разговаривать с женой, стал подозрительным, придирался по мелочам, устраивал сцены ревности или негодования, чтобы унизить, указать на «место», сказать слово владетельного и властного хозяина дома. Словно ему доставляло удовольствие мучить Валентину, ломать, уничтожать, как личность. И, вот, однажды, она проснулась с ощущением несчастья неотступного, свершившегося, и испугалась, что не нужна, не любима. Казалось, всё рухнуло в одночасье, и рядом с ней оказался чужой сердцу человек. «Папочка, миленький, родненький мой, где ты сейчас? Как же мне трудно и одиноко без тебя! Что же мне теперь делать! Кто защитит?..» — рыдала она, вспоминая отца. А он смотрел на Валюшу с фотографии на стене и молчал.
На десятом году супружества Валя сказала мужу: «Знаешь, как, чаще всего, жена старается мужика своего удержать и внушить ему любовь, если чувствует в себе неуверенность? Жалостью. Инстинктивно движимая простой женской хитростью, начинает говорить о том, как она больна, беспомощна, потом входит в роль и делает болезнь своей профессией. И так жалостью привязывает мужа к себе на долгие годы, не отпускает, заставляет относиться к себе бережно, а дальше, просто, садится на шею и полностью подчиняет своей воле. А муж, ничего не подозревая, думает о себе, как о великодушном, сильном, незаменимом рыцаре, спасающем несчастное больное существо от невзгод жестокого мира. У моей сестры Антонины на работе есть такая пара, так все окружающие посмеиваются и жене рукоплещут. Прости, но этот пример я привожу для того, чтобы исключить из нашей совместной жизни подобное. Я не хочу, чтобы ты душил меня в кулаке и, при этом, испытывал ко мне жалость. Я боюсь, мы теряем главное — смысл нашего появления на свет, смысл нашей встречи. Надо нам начинать жить как-то иначе, быть одного духа … Понимаешь?» Анатолий, конечно, ничего не понял и постарался не придавать значения её словам. — «Ты либо о другом муже мечтать начала?» — покосился он на неё с едва приметной угрозой в голосе. И, вдруг, откуда, что взялось в её обиженном взгляде, — горький, отчаянный вопрос на вопрос: «А почему бы и нет?»… Анатолий стал запивать, Валюшка — на сторону. Пьянство не прекращались, и с работы Толю уволили. Однокомнатная квартира стала для Валентины, как удушающая петля на шее. Страдали дети. Валя была вынуждена подать на развод. И покатилась жизнь под горочку. Да, только Господь подхватил на лету и поставил на ноги.
Первый в жизни рабочий день Валентины начался в храме. Сначала она очищала от воска и вымывала пол, следила за подсвечниками и чистотой киотов, сама омывалась исповедью и причащением Святых Таин, участвовала в ежедневных утренних и вечерних богослужениях. Оставила свои привычные книжки, и принялась за чтение псалтири, Евангелия и житийной литературы. Мучимая духовной жаждой, Валя, наконец, прильнула к источнику «воды живой, текущей в жизнь вечную», и ободрилась душой. А тут ещё освободилось место ризничной на приходе, и ей предложили заниматься церковными облачениями. Каждый день, касаясь священных предметов, Валентина испытывала особый благоговейный трепет. Ведь, каждая деталь, каждый фрагмент одежды священника является символом благодатных дарований. Такая работа требовала беспорочной жизни, сосредоточенной молитвы и чистых помыслов.
После развода Валя с детьми вынуждена была продолжать жить с бывшим супругом под одной крышей — деваться было некуда, а он демонстративно никуда не уходил от них, хоть и пить бросил, и на работу снова устроился, и делал вид, что ничего особенного не произошло. Тогда началась для Валентины школа духовной брани. «Видно, это — моя война пришла, папочка. Как бы и мне не надорваться на ней!», — плакала она, глядя на портрет отца. Чтобы хранить сердце в мире, необходимо было не раздражаться, не гневаться на Анатолия, хранить уста от бранных слов, не осуждать, не винить его во всём происшедшем, погасить всепожирающий огонь обиды и укора. И … полюбить заново — во Господе. Но это было ей пока не по силам.
Однажды, она вошла в храм и ахнула от восхищения. На молебне стояли женщины в дивных белых одеждах, какие Валентина видела только на фотографиях в книге о Великой Княгине Елизавете Фёдоровне. «Это — сёстры милосердия», — объяснил ей кто-то из присутствующих. «А, как можно и мне стать такой же сестрой милосердия?» — спросила она. — «И возможно ли это таким грешницам, как я? …». — «Испытай себя, попробуй, если слышишь в сердце призвание! По слову преподобного Амвросия Оптинского, это — самый короткий путь к Богу — у постели больного», — последовал ответ одной из сестёр.
Проучившись в Сестричестве год, Валентина надела белоснежный фартук и полуапостольник с красным крестиком на лбу. Крестовая сестра милосердия, она оставалась ризничной храма. Приходилось совмещать работу на приходе и милостивое служение. Цель Валиной жизни стала неотступной и окончательной — беспорочная жизнь, сосредоточенная молитва и чистые помыслы. Когда в ризнице заканчивались дела, Валентина шла к своим больным, облачаясь в белые одежды. Всегда тихая и скромная, она приходила в дома больных, чтобы с любовью дать лекарство, накормить, обмыть, утешить.
Как-то раз позвонила Валентине её сестра Антонина, — смеётся и говорит: «Слушай, Валюша, тут у нас на работе жена сотрудника моего нуждается в помощи. Помнишь, я рассказывала тебе о том, как она ловко управляет своим мужем всё время, жалуясь на здоровье? Так вот, теперь она вроде бы лежит в полном изнеможении, а он хлопочет о сиделке. Детей у них нет, немного где-то делопроизводителем, кадровиком работала одно время, но дома полы не мыла, не стирала, на кухне не стояла, городским транспортом не ездила, в магазин не ходила за продуктами. У них и шофёр свой, и домработница, и повариха. Теперь вот сиделка понадобилась. И есть ей, видите ли, вредно, и наклоняться смертельно, и сквозняк убийственен, и поднимать ничего нельзя — переломится… Это при муже, а когда он не видит, бегает и марширует, как миленькая! Может, пойдёшь к ней, разберёшься, что к чему? Смилуйся, мужика жалко! Ведь, он убеждён, что супруга его от трудов праведных надорвалась». Валя согласилась.
Когда она по просьбе Антонины шла к больной, то думала: надо будет сказать о том, что по-настоящему больные люди всячески скрывают свою немощь и молчат о своих недугах, и, таясь, превозмогают боль. Так, и отец Валин жил, и трудился из последних сил, никому никогда не жалуясь. Ещё надо будет напомнить больной о словах апостола Павла: попечения о плоти не превращайте в похоти… Она поделится с этой женщиной своей верой в то, что только жертвенное служение людям и Богу способны исцелить тело от немощи, а душу от всяческой хитроумной лжи, внушить сердцу подлинную, искреннюю любовь к ближнему. Вот, ведь, самой Валентине хватило мужества отказаться от жалости мужа и самой стать на путь сострадания, стать сестрой милосердия… Стоп!.. Валя набрала номер телефона Антонины и твёрдо сказала: «Я не могу идти к этой несчастной женщине. Не имею права…».
Она повернула к своему дому, сбросила в прихожей туфли, подошла к Анатолию, который что-то готовил на кухне, села за стол, сказала тихо: «Нам надо покаяться пред Богом. Мы были безжалостны друг к другу, немилосердны к нашим детям. Ещё возможно многое поправить, научиться терпению. Как ты думаешь?». Анатолий проговорил: «Я хочу сделать тебе предложение — давай поужинаем вместе и … выходи за меня замуж! Дай мне ещё один шанс, прости меня! …»
Через несколько лет они построили в посёлке, в котором родилась и выросла Валентина, небольшой храм-часовню в честь святой равноапостольной княгини Ольги. Им помогали Валюшины земляки — всем миром: и деньги недостающие собрали, и брёвнами, и досками, и умелыми руками. Теперь высоко над деревьями поднялся, как маяк в лесном просторе, позолоченный крест, на который, теперь уже с фотографии на памятнике, смотрит Валин отец. В этом храме Анатолий с Валентиной обвенчались. И как же радостно звонил тогда в колокол их старший сын, а младшие пели им «Многая и благая лета!»…
2011 г.
